Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Стрела, черная, впилась в землю у ног мурзы. У ног посла, державшего над головой белый стяг. Это произош­ло, когда на стену поднялся Чепкун. Он повелел:

— Смерть предавшим нас угодникам князя Ивана! — и еще добавил: — Смерть и тем, кто струсил в бою и сдал­ся в плен! Пусть умрут от рук правоверных, чем от рук гяуров!

Вознес хвалу Аллаху и сеид Кул-Шериф, вставший справа от Чепкуна Очуева. Это стало знаком, после кото­рого стрелы роем полетели со стен.

Русские ратники прикрыли щитами мурзу Камая и сопровождавших его, оставив на заклание более семи со­тен привязанных к столбам и корчившихся на кольях.

Первые проклинали казанцев, вторые видели в смерти избавление от мук.

Совершенно не понимающий поведения осажденных и оттого гневающийся царь Иван Васильевич, в какой уже раз собрал совет бояр и воевод.

— Совесть моя чиста. Семь раз я унизительно молил басурман опамятоваться, увы, все тщетно! — сердито за­говорил царь. — Теперь твердое мое решение: приступ!

Решение стоит похвалы, только не зря же сказывают: близок локоток, да не укусишь. Без проломов в стене мыслимо ли взять город, вот в чем вопрос? Ну, хорошо, башен можно с десяток срубить да подкатить их к сте­нам, завалив овраг, но башни хороши, когда в крепости мало защитников, а в городе только воинов добрых три­дцать тысяч. С башен валом не повалишь, а ручейки, хо­тя и бесстрашные, казанцы перепрудят, не позволят пе­рехлестнуться через стены.

Воеводы и бояре каждый свой совет подает, все вроде бы хороши, но сопряжены с великими жертвами. Не лю­бо то царю Ивану Васильевичу. Ой не любо.

И вот свое слово сказал главный воевода князь Миха­ил Воротынский:

—  Дозволь, государь? Свербит мыслишка в грешной моей голове: а не повторить ли подкоп, какой мы делали от Данровой башни? Возможно, даже — пару подкопов. И — на воздух стены.

—  Откуда зелья столько возьмем? — возразил глав­ный пушкарский воевода. — Пушкам, пищалям да рушницам едва хватает…

—  Помолчи, боярин, — одернул Морозова царь. — Князь Михаил дело предлагает. А зелье? В Алатырь слать нужно за ним спешно, да из пушек перестать па­лить без нужды. Для острастки лишь.

Первый воевода Ертоула сроку для подкопа испросил две недели. Из оврага, что к турам ведет, — под Арские ворота, из рва, который меж туров, — под Ханские. Не только ночью можно копать, но и днем, вынося землю не­заметно.

На том вроде бы и порешили, только тут весть с тура поступила: в городе неспокойно. Женщины и старики все на улицы высыпали, несмотря на ядра, дроб и стре­лы, даже на стены лезут, особенно женщины. Одежды свои разрывая, умоляют ратников вложить сабли в нож­ны, пожалеть их, отцов и жен.

Иван Васильевич перво-наперво повелел прекратить всякую стрельбу по городу, а уж после того продолжил слушать гонца.

— Только не внимают ратники стенаниям жен и мате­рей своих. Они служителям магометанского бога больше верят, а тех тоже на улицах множество. Муллы кричат, что смерть в борьбе с неверными — святая смерть. Кто верх возьмет, сказать трудно.

Отпустив гонца, Иван Васильевич спросил бояр и вое­вод:

— Не обождать ли с подкопами?

— Нет, — не раздумывая, возразил Михаил Воротын­ский. — Упустим срок, дожди осенние зачастят. Если же не станет нужды в подкопах, завалить их — плевое дело. Лестницы тоже ладить нужно, не мешкая. Башни с сего же дня рубить.

Поддержали Воротынского Шереметев, князья Сереб­ряный и Курбский. Царь отступил. Отслужив службу в государевой тафтяной167 церкви, принялись каждый за свое дело.

Действие верное, ибо вскоре стало понятно, что побе­дили неприятели подданства московского, но к тому вре­мени подкопы были, почитай, завершены, прорыты за-копы от туров до края оврага, наготовлено бревен и ве­ток, чтобы завалить овраг накануне удара по крепости. Лестниц тоже изготовлено в достатке. Еще два-три дня и можно идти на приступ, взорвав стены.

День решительного удара еще не определен. Но если бы сам царь да и каждый из воевод заговорили откровен­но о своих потаенных мыслях, открылось бы удивитель­ное: все с нетерпением ждали окончания работы над под­копами и в то же время надеялись, что не так скоро наступит этот решающий момент. Ждали удара, готови­лись к нему и одновременно боялись, не самого его боя­лись, а возможной неудачи. Ее никому не хотелось. Осо­бенно царю Ивану Васильевичу.

Никак не желал он позорного отступления. Его устра­ивала только победа. Оттого столь придирчиво все сам ос­матривал, хотя воеводы, особенно главный, князь Миха­ил Воротынский, его увещевали более молить Господа Бога о благодати, чем младших воевод заменять.

День штурма определился не решением царя, а десни­цей Божьей. Царю донесли, что подкопы окончены, порох уложен, к взрыву все готово, но Иван Васильевич медлил сказать свое последнее слово. И тут начали свершаться чу­деса. То одному ратнику явятся во сне все двенадцать апо­столов с угодником Николаем, которые утверждали, что благословил Господь христианам очистить опоганенную неверными благодатную землю; то сразу многим бойцам привидится во сне преподобный Сергий, подметающий улицы Казани, а на вопрос, отчего сам метет, отвечает, что ради гостей христианских, которые войдут в город. А по­том и вовсе вещий сон привиделся младшему воеводе ца­рева полка: вошел к нему в шатер святитель Николай Мирликийский, повелел встать, пойти к царю и передать, чтобы в Покров Пресвятой Богородицы шел бы он без страха, не ленясь, на штурм, оставив всякие сомнения, ибо Бог предаст ему сарацинский город.

Воевода тот младший остерегся поведать сей пророчес­кий сон, тогда на следующую ночь вновь появился в его шатре святитель Николай, но уже с упреком: «Не думай, человек, что видение это — обман. Истину говорю тебе, скорее вставай и поведай то, что возвестил я тебе прежде».

Не мог христолюбивый царь всей Руси не выполнить пророчества святителя Николая. Едва лишь заря возвес­тила начало великого дня Покрова Пресвятой Богороди­цы, Иван Васильевич, уже помолившись, сел в седло и направил коня в сторону Арских ворот, туда, где развер­нутся главные события штурма. Он уже проехал добрых полверсты, как ему навстречу подскакало несколько воевод во главе с князем Михаилом Воротынским, тот по­просил настойчиво:

— Воротись, государь. Молись за успех дела нашего. Позовем, когда пир кровавый окончим.

— Эка, указчики! Ну-ка, расступитесь!

Никто не сдвинулся с места. Стояли друг против дру­га как неприятели. Царь гневом кипел, князья-воеводы упрямством отчаянным полнились. А время шло. Тогда Воротынский спрыгнул с коня, взял под уздцы коня цар­ского и, силком развернув его, повел к стану.

— Ладно уж, пусти, — смилостивился царь. — Послу­шаюсь я. Езжайте к своим полкам.

Иван Васильевич и в самом деле вернулся в тафтяную церковь, где правилась уже новая служба, прошел ближе к иконостасу и, вознесясь помыслом своим к Господу Бо­гу, принялся отбивать поклоны.

Дьякон зычным басом певуче возгласил: «Отверзи очи свои, Боже, и увидь злобу поганых варваров, и спаси от заклания рабов своих, и учини над окаянными суд горь­кий, какой и они чинили над православными русскими людьми, и покори под нози государя нашего его врага и супостата…» — и тут вздрогнула земля, заколыхались пологи шатровые от гулкого взрыва, докатившегося от Арских ворот.

Служба не прервалась. Дьякон даже не сделал паузы: «И будь едино стадо и един пастырь…» Грохнул второй, еще более сильный взрыв, царь истово перекрестился, и зашептали его губы призывную молитву, а сердце напол­нилось надеждой и тревогой.

Бил поклоны Иван Васильевич до тех пор, пока не прислал главный воевода Михаил Воротынский добрую весть: полки в Казани, татары рубятся лихо, но их уже оттеснили на Ханский бугор. У соборной мечети, где осо­бенно рьяно сопротивлялись сарацины, все утихло. Сеид Кул-Шериф повержен, аки свинья, шестопером, побиты и все остальные, кто с ним бок о бок бился.

Велит обрадованный царь коня подавать, но и на сей раз взяли под уздцы аргамака и из стана не выпустили.

— Твое, государь, время наступит. Сеча еще не окон­чена. Как дело повернется, неизвестно.

И верно. Русские ратники, празднуя уже победу, прежде времени ослабили напор, замешкались у Ханско­го бугра, намереваясь дать себе передышку (куда теперь татары денутся), но этим поспешила воспользоваться рать казанская, ринулась неудержимо на нападающих. И так это было неожиданно, что попятились русские, и казанцы принялись отбивать у них одну за другой ули­цы. Воеводы вдохновляли ратников, сами кидаясь в гру­ду сечи, увлекая за собой своей храбростью оробевших, гибли посеченные, но остановить казанцев не удавалось. Воротынский сам поскакал к царю за подмогой.

Снимать заслоны с Ногайского тракта долго, может прибыть поддержка к шапочному разбору, но и свой полк Иван Васильевич опасался пускать в дело, медля оттого с решением. Пришлось князю Воротынскому упорствовать: