Волшебники. Книга 1 - Лев Гроссман

И он понял, почему его послали сюда. То, что просил у него Маяковский, было невозможно. Человеческий мозг не был способен поглощать такие объёмы информации. Если бы Фогг попытался применить такой режим дома, в Брейкбиллс, то случился бы бунт.

Трудно было оценить, как справляются остальные. Они встречались во время приема пищи и сталкивались в коридоре, но из-за запрета на разговоры они не общались, а просто глазели друг на друга или пожимали плечами, не более. Их взгляды встречались над столом для завтрака и расходились. Глаза Элиота были пусты, и Квентин предположил, что его собственные выглядят так же. Даже всегда оживлённое лицо Джэнет было замёрзшим и ледяным. Не было послано ни одной записки. Колдовство, удерживающее их от переговоров, было глобально: даже их ручки не смогли бы писать.

Во всяком случае, Квентин совсем потерял интерес к коммуникации. Он должен был желать человеческого контакта, но вместо этого он чувствовал, что отделяется от других, погружаясь внутрь себя. Он как заключённый перемещался из спальни в столовую, в одинокий класс, вниз по каменным коридорам под утомительным немигающим взглядом белого солнца. Однажды он добрёл до крыши Западной Башни и обнаружил там одного из остальных, долговязого экстраверта по имени Дейл, показывающего мим-шоу вялой аудитории, но действительно не нужно было прикладывать много усилий, чтобы понять, что происходило. Его чувство юмора умерло на этих просторах.

Профессор Маяковский, казалось, этого и ожидал, будто знал, что так и произойдет. После первых трёх недель он объявил, что снял заклинание, удерживающее их от разговоров. Новости были встречены в тишине. Никто и не заметил.

Маяковский принялся вносить разнообразие в рутину. Большинство дней были всё ещё посвящены оттачиванию Обстоятельств и их нескончаемым Исключениям, но однажды, в то же время, он ввёл новое упражнение. В пустом зале он воздвиг трёхмерный лабиринт, составленный из проволочных колец, через которые студенты должны были левитировать предметы на скорость, чтобы оттачивать свои способности к концентрации и контролю. Сначала они использовали стеклянные шарики, потом стальные шары лишь немногим уже, чем кольца. Когда шар задевал кольцо, между ними пробегала искра, а волшебник ощущал удар током.

Позже они должны были провести через тот же лабиринт светлячков, влияя на крошечные мозги при помощи силы воли. Они наблюдали друг за другом в молчании, чувствуя зависть к успехам других и презрение к их неудачам. Режим разделил их и сделал врагами. Джэнет особенно сложно было в такой обстановке — она пыталась пересилить светлячков до точки, где они высвободились и превратились в кучку пепла. Маяковский с каменным лицом просто заставил её начать с начала, а слёзы бессловесного разочарования бежали по её лицу. Это могло продолжаться много часов. Никто не мог покинуть зал, пока все не пройдут испытание. Им приходилось ночевать там больше одного раза.

Недели проходили одна за другой, и по-прежнему никто не заговорил; они погружались всё глубже в такие дебри магии, куда Квентин никогда бы не осмелился заглянуть. Они изучали метаморфозы. Квентин учился разбирать и анализировать заклинание, которое превращало их в гусей (большая часть трюка, как оказалось, заключалась в снижении, сохранении, а затем восстановлении разницы массы тела). Они провели весёлый день как полярные медведи, неуклюже бродя в стае на укатанном снегу, безобидно похлопывая друг друга гигантскими жёлтыми лапами, заключёнными в слоя меха, шкуры, и жира. Их медвежьи тела казались им неуклюжими и громоздкими, и они всё ещё могли случайно опрокинуться на спину. Это порождало ещё большее веселье.

Маяковский никому не нравился, но стало очевидно, что он был каким-то жуликом. Он мог делать такие вещи, которые Квентин никогда не видел в Брейкбиллс, то, что, по его мнению, могло появиться только через столетия. Однажды днём он показал, но не позволил опробовать, заклинание, обращающее поток энтропии. Он разбил стеклянный шар, а затем снова аккуратно восстановил его, как в клипе, запущенном в обратном направлении. Он лопнул гелиевый воздушный шар, а затем соединил его обратно, наполнил его исходными атомами гелия, иногда выуживая их из глубины легких тех зрителей, которые вдохнули их. Он использовал камфору, чтобы задушить паука — он не проявил особой жалости к нему — потом, нахмурившись от усилия, вернул паука обратно к жизни. Квентин наблюдал, как безнадёжно травмированная бедняжка ползала по кругу на столе, немного ошеломлённо бросаясь в пустоту, а затем отступила в угол, сгорбившись и подёргиваясь, в то время как Маяковский перешёл на другую тему.

Однажды, около трёх месяцев после начала семестра, Маяковский заявил, что в течение дня они будут превращаться в лис. Это был странный выбор, ведь они уже превращались в нескольких млекопитающих, и это было не сложнее, чем стать гусем. Но зачем придираться? Быть лисом оказалось чертовски весело. Как только изменения вступили в силу, Квентин вырвался из снежного покрова на своих четырех проворных лапах. Его маленькое тело лиса было таким быстрым и легким, а его глаза были так близко к земле, что это было, как полет на высокоскоростном самолете на малой высоте. Крошечные горки и крошки снега маячили, как горы и валуны. Он перепрыгивал через них и петлял вокруг и врезался в них. В попытке повернуться он разогнался так быстро, что его занесло, и он врезался в огромный ворох снега. Остальная часть стаи радостно свалилась на него сверху, тявкая, повизгивая, и покусывая друг друга.

Это было удивительное выражение коллективной радости. Квентин и забыл, что он способен испытывать такие эмоции, как потерянный спелеолог, чувствующий, что такого понятия, как солнечный свет, никогда не было, что это была просто жестокая выдумка. Они преследовали друг друга по кругу, тяжело дыша, валяясь, и ведя себя как идиоты. Это было смешно, думал Квентин своими глупыми миниатюрными мозгами, то, как он мог автоматически распознавать всех, как лис. Это был Элиот с обломанными зубами, тем пухлым бело-синим существом был Джош, а тем небольшим, шелковистым экземпляром с широкими глазами была Элис.

Где-то в безделье игра начала спонтанно развиваться. Надо было что-то делать с толканием глыбы льда лапами и носом как можно быстрее. Кроме того, смысл игры был не совсем понятен, но они отчаянно бросались на этот кусок льда, или бросались на того, кто бы ни набросился на этот лед как раз перед ними, и толкал его до того, как кто-то другой на них набросится

Глаза лиса это не то, чем можно было похвастаться, но его нос был невероятным. Новый нос Квентина был долбаным сенсорным шедевром. Даже в середине драки он мог узнать сокурсников, просто понюхав их мех. Все сильнее Квентин начал ощущать один аромат больше, чем другие. Это был резкий, едкий, с привкусом мускуса, что, вероятнее всего, ощущалось бы как кошачья моча для человека, но для лиса это было как наркотик. Он улавливал его нотки в драке каждые несколько минут, и каждый раз это отвлекало его внимание и не давало ему покоя

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});