Князь Олег - Галина Петреченко

В это время раздался резкий стук в дверь, и они отпрянули друг от друга. За дверью немного подождали: не откроют ли добровольно, а затем стали выбивать дверь. Айлан, лихорадочно надев на себя свой монашеский плащ, не дожидаясь, когда окончательно сломают дверь, открыл ее. Перед ним стояли незнакомые люди, одетые в ратные одежды варяжских воев, и растерянно разглядывали его и Экийю.

— Ты — Аскольдова жена? — спросил наконец один из немолодых светловолосых секироносцев, обращаясь к Экийе, и, метнув взгляд на Айлана, понял все, что произошло в этой узкой клети до их прихода. Взглянув с презрением на Экийю в другой раз, он злобно проговорил: — Тебя хочет видеть мой князь. Следуй за нами.

Экийя похолодела. Вид варяжской рати в доме Аскольда поверг ее в ужас. Как отнесется к ней новый владыка Киева? А!.. Как бы ни отнесся, мимо наложниц, наверное, не всегда равнодушно проходит, решила Экийя и неровным шагом пошла вслед за могучим витязем. Айлан метнулся за ней; его сначала попридержали, а затем, бегло оглядев скупое убранство его христианской кельи, дозволили идти рядом со вдовой Аскольда.

Миновав три поворота в узком, длинном коридоре Аскольдова дома, завоеватели вместе с пленниками достигли гридницы киевского князя и всей толпой ввалились в нее.

Экийю подтолкнули к тому столу, за которым обычно восседал на высоком табурете Аскольд, а сейчас на месте ее мужа и владыки Киева восседал другой витязь, и его лицо, одежда и поведение вызывали странные чувства в ее душе. Она пытливо смотрела в его глаза и пыталась определить, какое впечатление произвела ее красота на коварного убийцу Аскольда и нового правителя Киева. Каково будет ее место возле него? Вот загадка, которую она пыталась мгновенно решить, и без улыбки, исподлобья, она стала рассматривать Олафа.

Олаф увидел Стемира и не мог сразу понять, к чему отнести столь знакомое брезгливое выражение друга. Взглянув на красивую женщину, он понял, что перед ним вдова Аскольда, потом перевел взгляд на молодого монаха.

— Давно ты при Аскольде? — спросил Олаф, оценив мускулистую фигуру монаха и его злой взгляд.

— Четвертое лето, — сухо ответил Айлан.

— И что ты делаешь при нем? — спокойно спросил Олаф, почти физически ощущая на себе злость Айлана.

— Должен был служить в храме Святого Илии на берегу Почайны, — хмуро ответил Айлан и добавил: —Так решил Синод Константинополя. В Синоде сочли, что жители Киева охотнее пойдут в храм Илии Пророка, так как Святой Илия похож на словенского бога Перуна.

— Та-ак, — протянул Олаф. — Значит, Царьград считается с настроением словен! А варягов-русичей Царьград не помнит? — жестко спросил он монаха.

— Помнит и чтит! — твердо ответил монах.

— Кого, например? — быстро спросил Олаф.

— Бравалина, правившего Киевом до Аскольда, чтит Гостомысла и знает о Рюрике и его братьях-князьях, погибших в ильменской земле.

— Хорошо, монах, — удовлетворенно проговорил Олаф, выслушав Айлана. — Я подумаю, чем тебя занять, но отвечу тебе сразу: Святовиту и его богам-братьям не изменю и твои сказания о Христе слушать не буду.

Айлан вспыхнул и дерзнул посоветовать:

— Тогда отпусти меня в Константинополь вместе с Экийей. Я был тайным мужем ей.

— Экийя имела двух мужей одновременно? — удивленно спросил Олаф, с интересом разглядывая плачущую Экийю.

— Нет… — в напряженной тишине ответила Экийя. — Я действовала… хитростью, как и ты, Новгородец! Но верь мне, я не была двуложницей, — тихо произнесла Экийя тяжелые слова и выдержала проницательный взгляд Олафа.

Олаф немного помолчал. Эта красавица мадьярка могла свести с ума любого мужчину. Теперь Олаф понимал и Аскольда, и византийского монаха, и любого, кто хоть раз видел Экийю. Олаф перевел взгляд на Стемира, который сумрачно смотрел на Аскольдову вдову. Но ведь она бывшая дочь вождя мадьярского племени! Она, как и Олаф, заслуживает особой доли! Мы, дети вождей племен, должны понимать друг друга с полувзгляда! Олаф еще раз посмотрел на Экийю, на ее бледное, заплаканное, но такое прекрасное лицо и ласково спросил:

— Как ты думаешь захоронить Аскольда?

Экийя поняла весь трагический смысл этого вопроса и снова зарыдала.

— Сын твой жив и здоров, — с сожалением вдруг произнес Олаф. — Он вместе с нянькой находится под охраной. Но я хочу, чтоб он отрекся от наследственного права владения Киевом, — сухо и твердо заявил вдруг Олаф и пытливо посмотрел на Экийю. — Если ты мне дашь зарок в его спокойной, не претендующей на киевский стол жизни, то живите здесь под моим присмотром. Но ежели ты, Экийя, заронишь в душу своего сына думу о наследственных правах, то знай, тебе не жить на этом свете!

Экийя выслушала суровый приговор нового владыки Киева и задохнулась. Она все-таки пленница! И никогда не изменится ее положение? И сын, ее опора, ее надежда, лишен своего имени?

— Нет, Новгородец, этого не будет…

— Нет? — вскипел Олаф. — Тогда тебя предадут погребению вместе с Аскольдом и сыном под одним курганом! Я не для того убил твоего мужа, чтобы отдать Киев твоему сыну! Увести ее! — грозно приказал Олаф.

Экийя, поняв, что ее красота не охладила завоевательский пыл захватчика, заголосила со всем отчаянием женской души, яростно кусая руки, губы, а затем, мешая словенские и мадьярские слова, стала проклинать Новгородца и его несметную рать.

Олаф глянул на Стемира таким повелительным взглядом, что тот понял: князь не шутит, и надо немедленно выполнить его волю. Тогда он подошел к Экийе и грубо взял ее за плечи…

— Бэрин, как мы поступим со жрецом Аскольда? — спросил Олаф стареющего верховного жреца, прибывшего с новгородской дружиной в Киев по просьбе ее предводителя.

Бэрин, одетый, как всегда, в одежду друида солнца, окинул пытливым взглядом стены, пол и потолок гридницы Аскольда и задумчиво ответил:

— Похоже, не пленили душу Аскольда византийские монахи. Здесь, я вижу, только окна да завесы изготовлены в Византии; все остальные традиции волохов да словен сохранены: тренога серебряная, котелок, вон даже уголок Святовита с идолом — видать, на случай дождей Аскольд позаботился о молитвенном отсеке прямо здесь, где более всего бывал сам со своими полководцами…

Олаф слушал рассуждения мудрого жреца и улавливал в них дань уважения к Аскольду и даже сожаление о кончине киевских предводителей.

— …Чем дольше, князь, ты будешь находиться здесь, в его доме, тем больше будешь проникаться его духом, и это отравит твою дальнейшую жизнь, — неожиданно пророчески изрек Бэрин и, вытянув вперед обе руки с вертикально распростертыми ладонями, обернулся три раза кругом. Свершив священнодействие, жрец заставил Олафа последовать его примеру, и тот беспрекословно повиновался. — Почаще отгоняй от себя дух Аскольда, — посоветовал между тем Бэрин и вгляделся в напряженное лицо Олафа.

Олаф, зная, что за ним наблюдают как единомышленники, так и Аскольдовы соглашатели, почувствовал, что людям нужны открытое лицо и ясные речи.

Но правдивость и открытость во всем опасна. Нет, он не будет лить елей на души своих сподвижников. Он будет таким, каким его сделали словенская земля и опыт жизни целого рода вождей племени рарогов-русичей. Он будет хитрить столько, сколько боги выдержат! И он никому не позволит перехитрить себя, пока Святовит оберегает его жизнь, решил Олаф и, поклонившись верховному жрецу, проговорил:

— Да сохранит тебя, Бэрин, Святовит, ибо знают боги, что мы выполняем их волю, а выполняя их волю, мы сами нуждаемся в поддержке.

— Это верно, сынок. Потому я и продолжу наш разговор о Бастарне. Ты желаешь встретиться с ним…

Олаф кивнул.

— И ежели он тебе понравится, то можешь смело оставить его здесь, в Киеве. А я вернусь в Новгород. Там я тоже пригожусь тебе, — грустно улыбнувшись, проговорил Бэрин.

Олаф опять кивнул. Ему был любопытен Бастарн, уж слишком много он слышал о нем от своего лазутчика, но и Бэрина жаль: ведь вся жизнь Олафа прошла под бдительным оком верховного жреца рарогов. Он помолчал немного, затем, вздохнув, сказал:

— Это правда, что Бастарн — потомок сынов Венеры?

— Как и все жрецы! Ведь вначале разум свой землянам дали сыны Венеры, они породили царей и жрецов для управления и принесли свои справедливые законы…

— Я знаю, — произнес Олаф, чувствуя, что разговор с Бэрином может увести его очень далеко, а жизнь требует от него в Киеве быстрых действий. — Сейчас Стемир введет Бастарна, и мы должны будем с тобой решить его судьбу, — как можно мягче проговорил Олаф, боясь лишний раз обидеть жреца своей торопливостью.

И Бэрин склонил голову перед Олафом в знак признания необходимости правоты и первоочередности его дел.

— Это хорошо, что ты сознаешь, где скрывается сила твоих корней. Заботься о них, — дал Бэрин Олафу совет и увидел открывающуюся дверь гридницы.