Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток - Александра Маринина

— Да, — снова кивнула она.

— Решить данную проблему можно, поскольку неразрешимых проблем не бывает в принципе, бывают только решения разной степени сложности и приемлемости. Решение первое: понести огромные моральные издержки, пойти на скандал с твоей родней, добиться через суд признания твоей матери недееспособной, лишив ее, таким образом, права на ходатайство о прописке Людмилы Александровны и ее дочери в эту квартиру. Ты становишься ответственным квартиросъемщиком и сестру не прописываешь. Другими словами, захлопываешь дверь перед ее носом и отправляешь назад в Челны или в любое другое место. Это очень неприятно, это безумно тяжело, но это решит проблему. Решение второе: пойти на финансовые издержки, пустить Людмилу Александровну сюда ровно на то время, которое понадобится, чтобы мы с тобой совместными усилиями накопили денег на ее отселение. Я знаю тебя не один день и понимаю, что на первый вариант ты никогда не пойдешь. Значит, остается второй. Натка, пойми, моя карьера закончилась, морской офицер капитан первого ранга Воронов умер, еще месяц — и его больше никогда не будет. У меня остается только моя семья. И я готов встать за прилавок и торговать шмотками ради того единственного, что у меня осталось в жизни. Ну Натка, милая моя, любимая, ну что ты плачешь… Не надо, пожалуйста, у меня сердце разрывается, я не могу смотреть на твои слезы.

Она и в самом деле плакала. От благодарности к мужу, от того унижения, которое он, должно быть, испытывал, и от пронзительной ненависти к себе самой. Это она во всем виновата, только она. Она не смогла выстроить свои отношения с сестрой так, чтобы та не посмела вести себя подобным образом. Она, Наташа, больше всего дорожит родственными отношениями, может быть, оттого, что в детстве не все было гладко и вместо любимой старшей сестры рядом с ней был пусть и любимый, но все равно чужой сосед Марик, а вместо мамы, которая должна была бы воспитывать, наставлять, помогать с уроками и вкладывать в детскую головку разумное отношение к жизни, а потом, спустя годы, помогать растить малышей, этим занималась тоже любимая, но тоже чужая соседка Бэлла Львовна. Еще совсем девчонкой Наташа твердо решила, что никогда так не поступит ни с мамой, ни с сестрой. Люся одинока и несчастна, ей плохо, ну разве можно не протянуть ей руку, оттолкнуть, захлопнуть перед ней дверь? Нет, немыслимо. Но почему Вадим должен расплачиваться за ее чувства к сестре? Не должен. Однако другого варианта Наташа пока не видит. Разве что бросить работу на телевидении, отдать программу кому-то другому и самой встать за прилавок. Но тогда им не на что будет жить. Ведь нужно не только деньги на квартиру для Люси и Катюши зарабатывать, нужно еще и кормить и одевать всех, кто соберется под этой крышей. Пенсии Вадима хватит только на продукты для него самого. А всем остальным, вероятно, придется с голоду пухнуть.

Через месяц, в конце осени, Вадим получил диплом налогового работника и начал муторную процедуру увольнения. Помимо двадцати окладов, полагающихся ему как уволенному в связи с сокращением штатов, ему причитались еще невыплаченные ранее пайковые, а также денежная компенсация за неиспользованное обмундирование. Суммы набежали огромные, Вадим умел носить форменную одежду на редкость аккуратно и давно уже не получал на складе ни китель с брюками, ни рубашки с галстуками, ни головные уборы, ни верхнюю одежду, регулярно брал только обувь. А еще мелочи всякие вроде погон, значков, носков, теплого белья, — их он тоже не брал, а ведь их выписывают, и они тоже денег стоят. Однако получить эти деньги оказалось не так-то просто. Бухгалтера в отделениях продовольственного и вещевого снабжения все подсчитывали и выписывали бумажки, а финансисты разводили руками и говорили:

— Денег нет. И когда будут — неизвестно.

Вадим каждый день звонил, а раз в три дня являлся лично, чтобы выслушать один и тот же ответ. Наконец кто-то из сослуживцев дал ему совет:

— Ты небось в дверь стучишь, прежде чем войти к начфину? Дурак. Дверь надо ногой открывать.

— В смысле — вести себя по-хамски? — уточнил Вадим. — Я так не умею.

— При чем тут хамство? Ты открываешь дверь ногой просто потому, что тебе нечем постучать, у тебя руки заняты. Дошло?

Верить в это не хотелось, но пришлось. Заняв руки подношениями в виде дорогого спиртного, Вадим ввалился к финансисту, и дело сдвинулось. Но все равно не так, как он предполагал. Ему ясно дали понять, что если он хочет получить полагающиеся ему денежные суммы, то должен рассчитывать только на пятьдесят процентов от них. Иначе денег для него по-прежнему не будет до второго пришествия. Вот такой простой выбор: или половину, или вообще ничего. Он согласился на половину.

Полностью рассчитавшись с Министерством обороны, Вадим окончательно встал за прилавок. За тот месяц, пока он еще учился и работал на рынке только по выходным, финансовая ситуация стала более ясной. В удачный день действительно можно было заработать девяносто-сто долларов, но в неудачный не продавалась ни одна вещь, и Вадим, получавший заранее оговоренную сумму с каждого проданного костюма, пиджака или куртки, не зарабатывал, соответственно, ничего, за исключением трех долларов, которые хозяин в лице бывшего сослуживца Юрия платил в любом случае за выход на работу. Таким образом, перспективы скорой покупки квартиры для сестры Люси выглядела уже не такой радужной, но и не безнадежной.

Вадим, склонный к основательности и методичности во всем, чем бы ни занимался, начал вести детальный учет проданных вещей по размерам, цвету, фасону, по дням недели, декадам и месяцам.

— Я хочу, чтобы на моем прилавке лежало не то, что мне выдаст хозяин, а то, что будет пользоваться сегодня спросом у покупателей, — объяснял он Наташе по вечерам, аккуратно заполняя собственноручно разработанные таблицы и схемы. — Какой смысл стоять за прилавком, если на нем лежит то, что не пользуется спросом? Москвичи приходят на рынок в свой выходной день и покупают одно, а приезжие приходят тогда, когда бывают в Москве, чаще всего это будние дни, и покупают они совсем другое. Я должен уловить эту разницу, чтобы каждый день на моем прилавке лежало то, что именно сегодня будет востребовано.

Наташа с уважением и трепетом относилась к его стараниям, но результат пока что был невыразительным: за полтора месяца ежедневной, без выходных, торговли Вадиму удалось заработать восемьсот долларов. В масштабах зарплаты государственного служащего это были огромные деньги, но в масштабах двухкомнатной квартиры, даже плохонькой и маленькой, — каплей в море.

— Что слышно от Людмилы Александровны? Когда она соизволит нас осчастливить?

— Она заканчивает оформление продажи квартиры, — объяснила Наташа. — Я сегодня с ней разговаривала, скорее всего, недели через две они приедут.

— Какое счастье! — скептически фыркнул Вадим, но, увидев ее изменившееся лицо, тут же сменил тон. — Натка, не обращай внимания, это я так шучу. Мы с тобой все решили и приступили к выполнению, так что долой эмоции.

Чем ближе подступало неизбежное событие, тем страшнее становилось Наташе. Ей не хотелось делиться своим настроением с мужем, он и без того не в восторге от предстоящего уплотнения, и Наташа все чаще и чаще заходила к Бэлле Львовне специально для того, чтобы, как она выражалась, «выговориться по проблеме».

— Бэллочка Львовна, я просто разум теряю от ужаса, — говорила она. — Ну как это так? Мама будет жить у вас, Катюша — с мальчиками. Не по-человечески это. Но если я поселю маму в нашей с Вадимом комнате, он взбеленится. У него… потребность… ну, в общем, вы понимаете, о чем я… потребность очень высокая, он без этого не желает обходиться, а как же мы будем заниматься любовью, если мама будет рядом спать?

— Золотая моя, в том, что твоя мама будет жить со мной, как раз ничего страшного нет. Две старушки — мы всегда найдем чем заняться и о чем поговорить. Болячки обсудим, телевизор посмотрим, почитаем друг другу вслух. Знаешь, в старину была прелестная традиция — домашние чтения. Вот мы ее и возобновим. А вот то, что с твоими мальчиками будет жить девочка, это непорядок. Они хоть и двоюродные, но по сути совершенно чужие друг другу, с тех пор, как мы похоронили твоего папу, Люся ни разу не приезжала в Москву и не привозила сюда свою дочку. А ведь ей уже пятнадцать лет. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы она жила в одной комнате с твоими сыновьями.

— А где же ей жить?

— Пусть живет вместе со своей матерью в Ирочкиной комнате. Это будет справедливо.

— Да ну что вы, Бэллочка Львовна, — отмахивалась Наташа, — Люся ни за что не согласится, она хочет иметь отдельную комнату и жить одна. Она, наверное, возьмется сочинять что-нибудь бессмертное и не захочет, чтобы ей мешали.

— Ты должна проявить твердость, — настойчиво повторяла Бэлла Львовна. — Один раз в жизни ты можешь отстоять свою позицию в отношениях с сестрой или нет? Она не имеет права распоряжаться жизнью твоих сыновей. Это твои сыновья, Наташенька, золотая моя, и кто же защитит их интересы, если не ты, мать? Кроме того, есть и интересы этой девушки, Катюши. Пятнадцать лет — это вполне солидный возраст, она уже не ребенок, не девчонка, и каково ей будет жить в одном помещении с двумя мальчиками четырнадцати и тринадцати лет? Об этом должна была бы побеспокоиться ее собственная мать, но твоя сестра, судя по всему, умеет беспокоиться только о себе самой.