Собачий род - Сергей Арбенин

— Садись, Демьян, — приказал строго.

Поиграл кистями халата.

— Пожалуй, пора вас сечь, мужики, — сказал он, и непонятно было — то ли вправду, то ли просто пугал. — И начать надо с тебя, Демьян, и вот с неё, — он кивнул на Катерину. — Так обоих рядышком на соломе положить, да и высечь, как следует. А становому отписать, что у меня тут заговор, крестьянским бунтом пахнет.

Он снова помолчал. Катерина охнула, а Демьян побагровел.

— А, Демьян Макарыч? Как тебе такая перспектива? — спросил Григорий Тимофеевич.

Староста молчал, и только пуще наливалось кровью его и без того тёмное, обветренное лицо.

Наконец, словно и невпопад, выговорил:

— У Прошки Никитина ребятёнок помер.

Григорий Тимофеевич помолчал, потом хмуро спросил:

— Что — тоже от "коровьей смерти"?

Староста взглянул на барина исподлобья, и в глазах уже светилась не мрачность, а настоящая ненависть.

— Ребятёнка ихний кобель укусил.

Григорий Тимофеевич перегнулся через стол:

— Ага! Вот видишь? А кобель этот от волков заразился. Болезнь это, бешенство называется! "Водобоязнь" по-научному.

— Другие детки тоже хворают, — словно и не слыша, продолжал Демьян. — А их кобели не кусали. А они хворают. И у Никитиных, и у Зайцевых, и у Выдриных.

Он замолчал и крепко стиснул кулаки — огромные, чёрные, как наковальни.

Григорий Тимофеевич посидел, глядя на эти кулаки, потом откинулся в кресле.

Подумал. Порывисто встал.

— Ладно, Демьян. Уговорил. Посидим завтра без огня. Но гляди у меня! Чтоб никакого озорства! И чтоб лес не пожгли! Я сам приеду смотреть, как вы огонь добывать будете.

Демьян просветлел, поднялся и поклонился.

— Благодарствуйте, Григорий Тимофеевич. Мир не забудет добра-то. А поглядеть — пожалуйте. На Бежецком верхе, ближе к вечеру, и начнём.

* * *

Начинались ранние сумерки. Накрапывал серый дождь, из деревни не доносилось ни звука.

Григорий Тимофеевич велел закладывать лошадь. Аглаша попросилась было с ним, но он сразу сказал:

— Нет, сиди дома, следи, как бы чего… Девок своих собери, да на стороже будьте. Дворовые тоже разбежались, так что запри ворота. Я поеду верхом; да и дрожек нет — Петька их взял.

Аглаша порывисто обняла его.

— Ты уж, Гриша, поосторожней там… Я видела, какими глазами на тебя вчера Демьян смотрел.

— И какими же?

— Злыми очень.

Григорий Тимофеевич чмокнул в щёку и отстранил жену.

— У них детки мрут, а они собрались колдовством заниматься. Я сегодня утром послал человека в Волжское. Завтра приедет доктор, осмотрит больных детей. А за меня не беспокойся. Я им не враг, и они это знают.

* * *

Деревня, вытянувшись вдоль грязной непроезжей дороги, не только издали, но и вблизи казалась нежилой. Избы стояли тёмные и глухие, не было слышно ни человеческого голоса, ни собачьего бреха.

Григорий Тимофеевич ехал вдоль деревни, с удивлением рассматривая разложенные перед каждыми воротами православные кресты: кресты были сложены из помела, кочерги и лопаты.

А у околицы из мокрых кустов ему навстречу выскочили два странных существа в белых одеждах, с ухватами в руках. Конь прянул в сторону, копыта его разъехались в жидкой грязи и Григорий Тимофеевич с трудом удержался в седле.

Вгляделся. Это были две бабы с распущенными волосами, в исподних рубахах, босые. Лица их были вымазаны сажей.

— Стой, барин. Тебе туда нельзя! — сказала одна из девок.

— Вздор! Мы вчера договорились со старостой. Он сказал, что живой огонь будет добываться на Бежецком верхе. Туда и еду.

Бабы отошли в сторону, посовещались. С неохотой отступили с дороги.

Григорий Тимофеевич тронул коня.

Быстро темнело. Сырое небо всё плотнее прилегало к земле, а дождь то усиливался, сбивая с деревьев последние жёлтые листья, то вновь стихал. И тогда становилось слышно, как где-то вдали, в лесу что-то звенело, и страшно кричала женщина:

— Уходи, коровья смерть! Бойся бабьей ноги! Приходи, собачий бог!..

И снова звон, и снова:

— Уходи, коровья смерть! Приходи, собачий бог!

Григорий Тимофеевич заторопился. Уж больно любопытно ему показалось взглянуть, кто это кричит среди мокрого чёрного леса?

Он свернул на тропу, ведущую на Бежецкий верх. Тут на него вновь наскочили две бабы — верхом на лошадях. Одна из них была совсем голой, только седые космы прикрывали костлявую грудь и отвисший живот. Григорий Тимофеевич не без удивления узнал в ней солдатскую вдову Марфу. Ей было уже далеко за сорок, и в своей наготе, с растрёпанными волосами, она походила на старую ведьму. В одной руке она держала печную заслонку, а в другой — жестяной ковш. Время от времени она била ковшом в заслонку, вызывая тягостный, почти похоронный звон, и кричала, призывая собачьего бога.

Увидев барина, подскакала к нему.

— Стой! Ты куда?

— Здравствуй, Марфа, — чуть не ласково сказал Григорий Тимофеевич. — Вот, по совету Демьяна Макарыча еду живой огонь добывать…

Его слова произвели должное действие. Марфа смутилась, повернула коня. Неожиданно сильно свистнула и умчалась во тьму. И уже оттуда, издалека, невидимая, стукнула ковшом в заслонку и крикнула:

— Берегись бабьей ноги!

Вторая баба была в рубахе, и криво сидела на лошади: лошадь была без седла.

— Это ты, Аграфена? — узнал Григорий Тимофеевич; Аграфена в прошлом году вышла замуж, — девка была крепкая, полнотелая, красивая. А сейчас она была похожа на посаженную на лошадь кикимору.

— Я, Григорь Тимофеич, — неохотно отозвалась Аграфена, отступая во тьму.

— У тебя же ребенок грудной. Ты с кем его оставила?

— Ни с кем. Да ничего; поплачет, да и уснёт. А в случае чего, так в деревне несколько старух осталось. Они за детьми смотрят…

Григорий Тимофеевич покачал головой. Сморщился: за ворот с фуражки полилась холодная вода. М-да… Если уж и больных детей побросали ради "живого огня" — добра не жди.

Аграфена меж тем стегнула лошадь верёвкой и ускакала.

Григорий Тимофеевич поехал следом.

* * *

Широкий луг, называемый в народе Бежецким верхом, был весь заполнен народом. Здесь были уже одни мужики и только одна девка. Но зато какая!

На сооруженных козлах лежал ствол сухой осины. Поперёк него лежал другой ствол, ошкуренный. К двум его концам было прилажено десятка два вожжей.

На козлах с двух сторон, придерживая осину, сидело по паре мужиков. А на поперечной сосне, раскорячив белые ноги — девка. Григорий Тимофеевич знал её, первую деревенскую красавицу Феклушу. Ей не было ещё и пятнадцати, но парни уже сходили по ней с ума, да и сам Григорий Тимофеевич, встречая её, не раз уже подумывал взять в дворовые. Только принципы мешали. Да и Аглаша… Григорий Тимофеевич даже судорожно вздохнул.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});