Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре. - Тиа Атрейдес

Но вот наказывать его у Шу рука не поднималась. За что? За его отчаяние? За его боль? Не достаточно ли? Она понимала его, и это было невыносимо. Принцесса старательно накручивала себя, чтобы разозлиться как следует и перестать чувствовать себя капризной избалованной гадостью. Получалось не очень. Особенно, когда Тигренок, не поднимая на неё глаз, встал напротив, ожидая.

Он был так красив, и так трогательно беззащитен, она чувствовала всю его боль, его обиду, и его растоптанную гордость, не позволяющую взглянуть на неё. Она чувствовала, что из последних сил он держится, держится за остатки собственного достоинства, чтобы…

— Тигренок? — Шу подошла к нему совсем близко, почти вплотную, и легонько коснулась его склоненной головы, — зачем, милый?

Он вздрогнул, словно его ударили. И поднял на неё глаза. Почти черные от той бури, что клокотала в его душе. Шу увидела всё — и его ревность, и гнев, и горькое страдание, и жажду, и отчаянную надежду. И последнюю попытку сохранить лицо — осколки ледяной маски, острые и ранящие до крика.

Не в состоянии выносить это взгляд, Шу ударила его. Голова его дернулась от звонкой пощечины, затем от второй. Ударить себя в третий раз он не позволил, схватив Шу за руки и прижав к себе. Она стояла, приникнув к нему всем телом, впитывая его тепло, его дрожь, бешенный стук его сердца. Позволяя обнимать и ласкать себя, пряча полные слез глаза.

Хилл рвал на ней платье, исступленно впивался ртом в её шею, вжимал её в себя, оставляя на бледной коже синяки. Он хотел быть жестким, грубым, обидеть и ранить её, как она его, но вместо жестокости из него рвалась на волю страсть. Хилл пил её сладкое дыхание, словно умирающий от жажды, терзал её губы, словно голодный зверь свою добычу, рычал в ответ на её стоны. Он уже ни о чем не мог думать, ему было всё равно, что будет потом. Не имело значения, что она может в любой момент стереть его в прах. Только нежное, хрупкое и податливое тело под ним, тонкие руки, обнимающие его, горячие губы, шепчущие его имя… Тигренок упивался её покорностью, её жаром и трепетом, дразнящим и сводящим с ума медовым запахом её влажных бедер. Она принадлежала ему вся, до самого донышка, она обвивала его тесно, словно боясь отстраниться хоть на миг, словно стремясь раствориться в нем, стать одним целым.

Крик боли и наслаждения, десять острых когтей, до крови впившиеся в его ягодицы, и ощущение лопнувшей тонкой преграды в горячей, пульсирующей глубине её тела вырвали его из пылающего безумия, заставив замереть и открыть глаза. Заставив, наконец, увидеть её. Расширенные, полыхающие лиловыми огнями очи, запрокинутое бледное лицо с распухшими, окровавленными губами, багровые следы его зубов на бессильно изогнутой тонкой шее, на хрупких плечах, на острых грудях с нежно-розовыми сосками.

Она взглянула на него, удивленная, и улыбнулась, притягивая его обратно к себе. Он склонился к её лицу, тихонько касаясь губами висков, скул, бровей, осторожно трогая языком алые губы. Чуть дыша, он заглядывал ей в глаза — будто видел её впервые, будто не мог поверить в то, что она подарила ему самое редкое и дивное сокровище на свете — себя. Она потянулась к нему губами, обвила за шею и подалась вся ему навстречу, застонав тихонько, без слов прося не останавливаться. Зарывшись лицом в её растрепанные волосы, он задвигался, сначала медленно, опасаясь причинить ей боль, прислушиваясь к её отклику, к её вздохам. Она металась под ним, и снова шептала: «Тигренок! Ещё, Тигренок!» — и он вжимался в неё, распластывая по полу тонкое тело, резко двигаясь в кольце её ног и рук, и беззвучно крича в её волосы: «Шу, родная, я люблю тебя! Боги, как же я люблю тебя!» — и плакал от любви, раздирающей его на части, и от пронзительной, всепоглощающей нежности.

Ослепительная волна экстаза накрыла их сплетенные тела, исторгнув одновременный стон из сомкнутых уст. Он всей кожей, всем телом ощущал, как она судорожно бьется в его объятиях, приникает ещё теснее, не выпускает из себя, сцепив ноги на его пояснице. Любовался искаженным страстью лицом, слизывал соленые капли с её щек, прижимался и терся о её тело животом. Он не мог сдержать счастливой улыбки победителя и собственника, признавая свое поражение и соглашаясь вечно принадлежать ей. Он не хотел размыкать объятий, отрываться от неё. Он целовал её, зализывал синяки и укусы, снова ласкал её всю, с головы до ног, осторожно касаясь устами. Он целовал каждый крошечный пальчик на узенькой ножке, и щекотал языком чувствительную складочку под коленкой, и слизывал с нежной кожи бедер капли крови и семени, заставляя её снова стонать и вцепляться ему в волосы.

Шу лежала на груди Тигренка, счастливая и умиротворенная, поглаживая и исследуя пальцами его лицо, обводя улыбающиеся губы, позволяя ему щекотать свои ладони ресницами и покусывать за кончики пальцев. Она вовсе не хотела отдаваться ему сегодня, опасаясь… — она уже не помнила, чего там следовало опасаться. Тигренок сейчас выглядел счастливым и расслабленным, позабывшим прошлое, не задумывающимся о будущем. Ей было невыразимо приятно чувствовать его разгоряченное тело, смотреть на него, целовать его. Хотелось оставаться так вечно, блаженствовать в его объятиях, и не вспоминать об окружающем мире. Шу казалось, что ему сейчас хочется того же, и если она попросит, то Тигренок останется с ней.

Хилл остался бы, попроси она. Ему даже не нужна была просьба — только позволение. Он был уверен, что не сможет жить без неё, и что сделает всё, что угодно, лишь бы никогда не расставаться с ней. И при этом Хилл был полон раскаяния и вины — если бы он только мог предположить, что и эти слухи о принцессе совершенный бред… если бы он не был так зол и не сходил бы с ума от ревности… если бы не набросился на неё, словно голодный зверь… Боги, он же её практически изнасиловал! Он даже не помнил, сопротивлялась ли она в начале, или сразу ответила. Он даже не отнес её в постель, бросив на пол. И где все его намерения доказать ей, что он лучший любовник из всех, кого она только сможет найти? Ну да. Лучший. Единственный. Взявший её на полу в гостиной. Демоны! Какой же идиот…

Принцесса не знала, сколько прошло времени, но далекая мысль о том, что сюда скоро могут прийти её фрейлины, не давала ей покоя. Мало скандала за завтраком, ещё не хватало показаться на публике в таком виде. Она вопросительно взглянула на Тигренка — не пора ли вставать? И вообще принимать приличный вид? Он нежно улыбнулся в ответ, ухватил её в охапку и вместе с ней вскочил на ноги, продолжая прижимать к себе.

Тигренок на руках отнес её в спальню и бережно положил на постель. Она не успела ничего сказать, как его губы снова приникли к ней, и все мысли вылетели у неё из головы. На этот раз Тигренок был нежен и осторожен, и Шу чувствовала себя драгоценной цуаньской вазой, хрупкой и звенящей. Каждое его прикосновение отдавалось сладкой дрожью во всём теле, она не понимала, где его руки, где язык, где мужское естество. Она была им, а он ею, одним существом с двумя телами, так подходящими друг другу, идеально совпадающими в каждом движении, в каждом изгибе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});