Маша без медведя-2 - Ольга Войлошникова

случай очередной драки, что ли? Интересно, интересно…

Попасть во второй зал можно было или через отдельный вход, или через внутренний коридор, на вид больше похожий на подсобное помещение для персонала. На подходе из-за дверей начал доноситься ритм, и я удивлённо оглянулась на парней:

— Это же бурм?

— Что? — не поняли все трое.

Этот танец — во всяком случае, этот ритм — был мне отлично известен! И назывался он медвежий бурм (последнее с медвежьего переводится как «дрыг»). Не может быть!

Я посмотрела в их лица и поняла, что объяснять такое не ст о ит.

— Как называется этот танец?

— Рок-н-ролл, — с улыбкой просветил меня Дима, — приходилось слышать?

— О, да! Только представили мне его по-другому.

Добрыня галантно распахнул дверь, и звуки обрушились на нас. Здесь было громко. И ещё — девчонки периодически визжали. Зачем?

Я остановилась на пороге, наверху небольшой лесенки, спускающейся в зал, с удивлением наблюдая за прыгающей внизу толпой.

— Не то? — спросил на ухо Дима.

Я покачала головой:

— Меня не так учили танцевать. Меньше прыгаем, больше движения бёдрами и плавнее. Я покажу, пошли!

Мы спустились вниз, и музыка всё больше захватывала меня. Музыка была хороша! Она отзывалась в теле какими-то совсем древними звоночками, только вот эти угловатые жесты, неуклюжие прыжки и ноги, скрюченные, как у старух — это всё, ребята, лишнее. Плавнее. Расслабься. Выпусти своего внутреннего медведя!

Я чувствовала, как музыка входит в меня, в каждое движение…

— А у неё прикольно получается! — с удивление сказал Кеша.

Ах, хвалите меня! Мне даже партнёр не нужен был сейчас. Медведи могут танцевать по одному, парами или целой толпой — и каждый раз это невозможный балдёж! Через некоторое время я поняла, что стою в середине большого круга, и все пытаются повторять за мной.

Не знаю, сколько мы так отжигали. Наверное, пока ноги не начали отваливаться.

— Всё, — честно сказала я, — я хочу пить и спать.

Мы вернулись в первый зал, где, между прочим, показывали очень неприличный танец как-кан, когда девицы на сцене выходят в длинных юбках, а потом начинают их задирать, всячески махать подолами и выкидывать вверх ноги, показывая трусы. Я сказала, что в женских трусах для меня мало интересного, выпила сангрии (не так уж много её в бутылке и осталось) и пошла в номер.

ПЬЯНОЙ МНЕ БЫТЬ НЕ ПОНРАВИЛОСЬ

Комнату мне определили самую дальнюю, напротив ванной. После коварной сангрии (или, скорее, после той дряни, которая, как я теперь предполагаю, настроена взаимодействовать с алкоголем на предмет утраты самоконтроля) голова снова немного кружилась. Я посмотрела на махровый халат, прилагавшийся к каждой комнате, на стопку полотенец… А чего, собственно? Где я только сегодня не побывала. Недурно бы и ополоснуться. Я сняла и повесила на крючок для одежды чужое платье… и тут увидела себя в большом ростовом зеркале.

Ну, какой дурак придумал, что юные девочки должны ходить в этаких бабушкинских труселях⁈ Даже у этих, из канкана, кружева и рюшечки! Меня внезапно охватил такой гнев, что я сдёрнула эти трусы, лифчик, швырнула всё на кафельный пол и сожгла. Да, банально испепелила.

Внезапный выброс магической энергии (а главное — сам факт того, что я смогла это сделать!) привёл меня в приподнятое состояние духа. Я покачала головой, рассуждая, что всё это, наверное, и есть косвенные признаки опьянения, и какое же оно, это опьянение, всё-таки дурацкое. С этими мыслями я залезла под душ, от души намылась, потом нарядилась в халат и прислушалась. Похоже, мальчишки ещё не вернулись — вряд ли они смогли бы вести себя настолько тихо. Разве что легли все сразу, как дрова.

Я прошмыгнула в свою комнату и, поскольку ночнушек не предусматривалось, легла прямо так, в халате.

Уснула я мгновенно, но где-то через час начала чувствовать сквозь сон, что в е рху в халате жарко (ну, потому что он махровый), а н и зу прохладно. Укрыла ноги одеялом — стало жарко попе. Спустила пониже одеяло… Да блин! Теперь вот именно в попу задувает, что за дурацкое ощущение! Да ещё капюшон этот противный от халата — то давит шею, то норовит лицо закрыть. И жарко голове! И всё это на фоне того, что я так сильно хочу спать, аж глаза не открываются!

Задним фоном проплыла мысль, что я так злюсь, наверное, от того, что у меня началось похмелье. Надулась сама на себя, с закрытыми глазами сняла и выкинула нафиг этот халат, легла, укрывшись одеялом. Теперь везде одинаково тепло, нигде не дует и голове не жарко. Наконец-то!

УПС…

Проснулась я от того, что ногам снова стало прохладно, хотя спине было вполне тепло. И одеяло как-то давит.

В шею кто-то дышал.

Глаза мои распахнулись и голова резко проснулась.

А одеяло давит, потому что в нём рука! Мужская, между прочим! Рука, которая при попытке выбраться из-под неё подгребла меня поближе и по-хозяйски прошлась по разным моим… хм-м-м… выпуклостям.

— М-ф-ф… — только и смогла сказать я и резко села на кровати.

— Чь такое, пора? — спросил сонный Димин голос, с подушки поднялась голова, и на меня уставился один с трудом открывшийся глаз (второй, судя по всему, спал). Он смотрел некоторое время, осознавая факт моего присутствия. Потом спросил: — Ты откуда тут взялась?

— А ты? — я безуспешно пыталась натянуть на себя край одеяла.

— Я в этой комнате всегда сплю, — он перекатился на спину и зажмурился: — М-м-м… башка-то как болит.

Моя голова отозвалась синхроном. Эх, ладно, магичка я или нет… Снять последствия похмелья — себе, ему. Заодно убрать этот отвратительный запах и каку во рту, а то там как будто кошки в туалет ходили, фу… Это тоже меня Грой научил, говорил, незаменимая вещь.

Я осторожно приподняла край одеяла, оглядывая простынь, на которой могли бы остаться следы, в случае, если… Ничего. От этого мне почему-то стало так обидно, что слёзы градом покатились из глаз. Ни на Гертнии, ни здесь — никого я как женщина не интересую!

Я ревела тихо, но по-честному, со всхлипами и многоступенчатым втягиванием воздуха.

— Ма-а-аш… — протянул Дима и вздохнул, — ну, ты чего?..

Не помню, как я оказалась у него на коленях, правда. Оно как-то само вышло. И мы целовались. Пока дверь не распахнулась, и отвратительно бодрый Добрынин голос не выкрикнул: