Армадэль. Том 1 - Уильям Коллинз

— Ради Бога, Аллэн, будьте серьезны хоть на минуту! — перебил Мидуинтер. — Вы не знаете, с каким нетерпением желаю я слышать, возвратите ли вы доброе мнение ваших соседей?

— Вот именно эта загадка и скажет вам! — возразил Аллэн. — Но если вы непременно хотите знать, то мое мнение таково, что вы лучше сделали бы, если бы не помешали мне сидеть под деревом в парке. Я должен вам сообщить, что я упал как раз тремя ступенями ниже в уважении местных дворян, с тех пор как я имел удовольствие видеть вас в последний раз.

— Вы вечно шутите! — с горечью сказал Мидуинтер. — Ну, если я не могу смеяться, я могу ждать.

— Любезный друг, я не шучу, я говорю правду. Вы услышите, что случилось, вы узнаете подробно о моем первом визите. Обещаю вам, что он может служить образцом для всех остальных. Во-первых, помните, что с самыми лучшими намерениями я начал дурно. Когда я отправился делать эти визиты, признаюсь, я был сердит на этого старого скота, нотариуса, и хотел свысока повести дело, но на дороге это как-то прошло. К первому семейству я приехал — повторяю вам — с самыми лучшими намерениями. О Боже, Боже! Мне пришлось ждать точно в такой же приемной с красивенькой оранжереей позади нее, которые я видел в каждом доме, в которых был потом. Везде были те же самые книги: книга религиозная, книга о герцоге Веллингтоне, книга об охоте, книга ни о чем особенном с прекрасными картинками. Явились папа с седыми волосами, с бакенбардами соломенного цвета, мама в прекрасном кружевном чепчике, с розовым лицом и молодая мисс с полненькими щечками и в широких юбках. Не предполагайте, чтобы с моей стороны было хоть сколько-нибудь недружелюбия, я со всеми начал тем, что всем пожал руку. Это изумило их. Потом, когда я перешел к неприятному предмету о публичном приеме — даю вам честное слово, — я чрезвычайно так старался извиняться! Это не произвело ни малейшего эффекта. Они впускали мое извинение в одно ухо, а в другое выпускали и ждали, что я еще скажу. Некоторые потеряли бы бодрость, я попробовал с ними другой способ: я обратился к хозяину дома и сказал: «Дело в том, что я хотел избавиться от необходимости держать речь и сказать вам всем в глаза, что вы лучшие люди на свете и что я предлагаю тост за ваше здоровье, а вы встаете и говорите, что я лучший из людей и что вы благодарите меня, и таким образом каждый хвалит другого и надоедает другому». Вот как я сказал самым непринужденным и убедительным образом. Вы думаете, что кто-нибудь принял это так же дружелюбно, как я? Никто! Я думаю, что они уже приготовили речь для приема, с флагами и цветами, и втайне сердятся на меня, что я закрыл им рот, когда они только что приготовлялись начинать. Как бы то ни было, когда мы доходили до речей (они ли начинали, или я), я падал в их уважении с первой из тех трех ступеней, о которых я вам говорил. Не предполагайте, чтобы я не делал усилий приподняться опять. Я делал отчаянные усилия. Я узнал, что они все с нетерпением желают знать, какую жизнь я вел, прежде чем получил в наследство Торп-Эмброзское поместье, и я употребил все силы, чтобы исполнить их желание. Что ж из этого вышло, как вы думаете? Черт меня побери, если я не обманул их ожидание во второй раз! Когда они узнали, что я не был ни в Итоне, ни в Герроу, ни в Оксфорде, ни в Кэмбридже, они онемели от изумления. Мне кажется, они вообразили меня каким-то отверженным. По крайней мере, они вдруг охладели, и я упал второй ступенью ниже в их уважении. Нужды нет! Я не поддался, я обещал вам употребить все мои силы и сделал это. Я попробовал завести веселый разговор о соседстве. Женщины ничего не говорили особенного, мужчины, к моему удивлению, начали обо мне сожалеть. Они говорили, что я не найду ни одной своры собак на двадцать миль кругом моего дома, и хотели приготовить меня к небрежности, с какой сохранялся Торп-Эмброзский парк. Я позволил им соболезновать, а потом, что вы думаете, я сделал? «О, не принимайте этого к сердцу, — сказал я. — Я ни крошки не забочусь об охоте. Когда я встречаю на прогулке птичку, я никак не решусь убить ее, мне приятно видеть, как она летает и наслаждается жизнью». Надо бы вам видеть их лица! Прежде они считали меня отверженным, теперь сочли сумасшедшим. Мертвое молчание овладевало всеми, и я свалился еще со ступени в общем уважении. Так было и в одном доме, и в другом, и в третьем. Какой-то демон овладел всеми нами. То так, то сяк, а обнаруживалось, что я не мог говорить спичей, что я не получил университетского воспитания и что я мог находить удовольствие в верховой езде, не гоняясь за несчастной лисицей или бедным зайцем. Эти три несчастные мои порока неизвинительны, как кажется, в помещике (особенно, когда он начал тем, что уклонился от публичного приема). Мне кажется, впрочем, что у меня шло лучше с женами и дочерьми. Раньше или позже женщины заговаривали со мной о миссис Блэнчард и ее племяннице. Мы неизменно соглашались, что они поступили благоразумно, уехав во Флоренцию. Единственная причина, на которую опиралось наше мнение, состояла в том, что мы думали, что после их печальной потери душе их принесет пользу созерцание образцовых произведений итальянского искусства. Каждая из дам — я это торжественно уверяю — в каждом доме, в котором я был, рано или поздно заговаривала о потере миссис и мисс Блэнчард и об образцовых произведениях итальянского искусства. Что делали бы мы, если бы эта блестящая идея не помогла нам, я, право, не знаю. Приятнее всего в этих визитах было то, когда мы качали головами и объявляли, что образцовые произведения искусства утешат их. Что касается остального, остается сказать только одно: чем я мог быть в других местах, я не знаю. Мне известно только, что я здесь не на месте. Дайте мне знаться вперед по-своему и с моими немногими друзьями и просите у меня всего, чего вы хотите на свете, только не визитов к моим соседям.

Этой характерной просьбой Аллэн кончил свой рассказ. С минуту Мидуинтер молчал. Он позволил Аллэну говорить с начала до конца, не произнося ни слова со своей стороны. Неприятный результат этих визитов после того, что случилось в этот день, результат, угрожавший лишить Аллэна местного сочувствия в самом начале его местной карьеры, лишил Мидуинтера силы сопротивляться влиянию его собственного суеверия. С усилием взглянул он на Аллэна и с усилием отвечал ему:

— Пусть будет по вашему желанию. Я жалею о том, что случилось, но я тем не менее обязан вам, Аллэн, за то, что вы сделали, о чем я вас просил.

Он опустил голову на грудь, и безропотность фаталиста, уже успокоившая его на разбитом корабле, успокоила его и теперь.

«Что должно быть, то будет, — подумал он опять. — Что могу я сделать с будущим и что может сделать он?»

— Развеселитесь! — сказал Аллэн. — Ваши дела, по крайней мере, преуспевают. Я сделал в городе один приятный визит, о котором я вам еще не говорил. Я видел Педгифта и его сына, который помогает ему в конторе. Это два самых веселых нотариуса, с которыми когда-либо случалось мне встречаться в моей жизни. Мало того, они могут представить именно того человека, который вам нужен, чтобы научить вас обязанностям управителя.

Мидуинтер быстро поднял глаза. Недоверие к открытию Аллэна ясно было написано на его лице, но он не сказал ничего.

— Я подумал о вас, — продолжал Аллэн, — как только выпил рюмку вина с обоими Педгифтами за наши дружеские отношения. Превосходный херес. Я велел купить такого же, но не об этом теперь речь. В двух словах я объяснил этим достойным людям ваше затруднительное положение, и в две секунды старик Педгифт понял все.

— У меня в конторе есть такой человек, — сказал он, — и, прежде чем наступит день арендного расчета, я с величайшим удовольствием отдам его в распоряжение вашего друга.

При этом последнем известии свое недоверие Мидуинтер выразил словами. Он подробно стал расспрашивать Аллэна. Оказалось, что этого человека звали Бэшуд. Он служил у мистера Педгифта уже несколько времени (как давно — Аллэн не мог вспомнить). Он был прежде управителем у норфолькского помещика (имя было забыто) в западном округе графства. Он лишился места управителя по каким-то домашним неприятностям, касавшимся его сына. В чем именно они состояли, Аллэн не знал. Педгифт ручался за него, Педгифт хотел прислать его в Торп-Эмброз дня за три до дня арендного расчета. Прежде его нельзя было отпустить по делам конторы. Нечего было тревожиться. Педгифта рассмешила мысль, что с арендаторами может быть какое-нибудь затруднение. Дня три работы над управительскими книгами с помощью человека, практически понимающего это дело, будет достаточно для Мидуинтера, чтобы узнать все для поверки счетов, а другими делами можно заняться после.

— Вы сами видели этого Бэшуда, Аллэн? — спросил Мидуинтер.

— Нет, — отвечал Аллэн, — его не было в конторе. Мне сказали, что он приличный пожилой человек, несколько расстроенный своими неприятностями, несколько застенчивый в своем обращении с посторонними, но знающий дело, вполне и совершенно надежный человек — это собственные слова Педгифта.