Принц приливов - Пэт Конрой

Возможно, бабушка перебралась на остров, поскольку сделала в жизни все, что хотела. А еще чтобы уберечь внуков от вспышек ярости своего сына и эмоциональной холодности невестки. Что бы ни случилось, она была для нас советчицей, голосом совести, нашим «апелляционным судом». Толита понимала природу греха и знала, что труднее всего уловить замаскированный грех. Подобно многим отцам и матерям, допустившим серьезные и непоправимые ошибки в отношениях с детьми, она старалась это компенсировать и быть хорошей бабушкой для своих внуков. Толита никогда не отчитывала нас, не пыталась дисциплинировать, не высказывала недовольства и не ставила свою любовь в зависимость от нашего поведения. Она просто обожала нас во всех проявлениях нашего детства: и восхищающих, и тревожащих. Собственные ошибки послужили ей основой для создания четкого этического кодекса, согласно которому любовь не являлась подругой отчаяния, любовь не должна была ранить. Вооруженная столь могущественными знаниями, бабушка тихо вернулась к жизни, которую в свое время покинула. Когда отец бил нас, мать обычно говорила: «Он делает это только потому, что вас любит». Когда мать ударяла нас щеткой для волос, шваброй или рукой — это был знак ее любви к нам. Знаком, естественно, мог быть только Марс — воинственный, опаленный огнем беженец, осколок некоего извращенного зодиака. От такой любви мы готовы были сбежать куда угодно. Но бабушка удерживала нас своими революционными взглядами. У любви, утверждала она, нет ни оружия, ни кулаков. Любовь не оставляет кровоточащих ран. Поначалу, когда бабушка пыталась нас обнять, мы дичились. Толита не сердилась; она гладила нас по волосам и нежно касалась наших лиц. Она целовала нас до тех пор, пока мы не начинали мурлыкать, как котята. Она сочиняла хвалебные песни в нашу честь, убеждая нас, что мы красивые, необыкновенные и что совершим в жизни удивительные поступки.

Появление Толиты укрепило и без того мощную матриархальную сторону семьи Винго. Этот клан давал сильных мужчин, но никто из них не мог сравниться с женщинами клана Винго, в чьих глазах мы видели царственный металлический блеск, холодную рассудительность тиранов. Когда Толита вернулась, между ней и матерью начался неутихающий поединок за власть. Он продолжался целых двадцать пять лет, пока мы с матерью не усадили бабушку в машину и не отвезли в Чарлстон, в дом престарелых.

Амос Винго, мой дед, был одним из самых странных мужчин, какие встречались мне в жизни, и несомненно одним из лучших. Любые раздумья о моем деде превращаются в медитацию о святости. Вся его жизнь была одним нескончаемым, утомительно длинным хвалебным гимном Господу. Его единственным увлечением была молитва; единственным предметом интереса — Бог и Святая Троица. Чтобы понять куда более светскую и неупорядоченную жизнь моей бабушки, нужно отнестись к ней с долей сострадания. Она была не в состоянии полноценно жить с мужчиной, зацикленным на религии. Из святых получаются удивительные деды, но отвратительные мужья. Уже потом бабушка поведала нам одну пикантную подробность: когда они занимались любовью и Амос входил в нее, каждое свое движение внутри бабушкиного лона он сопровождал вздохами и словами: «Благодарю Тебя, Иисус»; незримое присутствие Иисуса напрочь уводило мысли бабушки от плотских утех.

Когда мы были совсем маленькими, дед водил нас на причал острова Мелроуз и рассказывал о своей духовной жизни. Там он садился и опускал длинные тощие ноги в воду реки Коллетон. Меня ничуть не удивило, когда дед Винго поделился с нами тайной: в молодости ему явился Бог, который повелел ему строить жизнь сообразно Священному Писанию. Впоследствии Бог часто наносил деду неожиданные визиты и общался с ним. После этого Амос писал длинные письма редактору местной «Коллетон газетт», подробно описывая каждое посещение и дословно излагая тему беседы с Творцом. Судя по этим посланиям (Саванна их бережно сохранила), Бог изъяснялся, не особо заботясь о грамотности, зато питал необычайное пристрастие к просторечию южан. Прочтя одно из писем, Люк заявил:

— Бог говорит совсем как деревенщина.

Фактически Бог использовал язык, точь-в-точь повторяющий язык нашего деда. Бессвязные письма Амоса к горожанам были для него и проклятием, и тайной славой. Сам дед признавался, что ему трудно вести нормальную жизнь, когда Бог постоянно отрывает его от дел своими захватывающими продолжительными историями.

Саванна первой спросила у деда:

— Как выглядит Бог?

— На вид — очень симпатичный парень. Но вокруг него всегда зарево, что мешает его хорошенько рассмотреть. Черты лица у него правильные, волосы — малость темнее, чем ты представляешь. И длинноваты. Я думал, может, предложить ему немного подстричься? Я бы не взял с него ни цента. Просто подровнял бы, сделал бы поаккуратнее с боков.

После этого Саванна первой объявила вслух, что дед Винго — сумасшедший.

Если это действительно было сумасшествием, то приятным и ничем не отягченным. В разгар Великой депрессии Бог являлся нашему деду ежедневно. Ему и сыну приходилось питаться тем, что они вылавливали из реки. Дед оставил работу парикмахера и перестал продавать Библию, посчитав Великую депрессию небесным знамением приближающегося Второго пришествия Христа. Амос проповедовал на уличных перекрестках, выкрикивая каждому, кто находился поблизости, диковинные псалмы о вере и вероломстве. Иногда он начинал что-то бормотать на неведомом языке; казалось, это измученная душа бьется в эпилептическом припадке.

Также у деда Винго была склонность к бродяжничеству. Бабушка говорила, что ему «перепало цыганской крови»; в ее устах это выражение приобретало оттенок цинизма; по ее мнению, дедушкины странствия были напрочь лишены воображения. Ему просто нравилось куда-то идти, а куда именно — это его мало волновало. Призыв отправляться в путь мог прозвучать в любую минуту, и дед немедленно покидал Коллетон. Бывало, он месяцами бродил по южным штатам, продавая Библии и делая стрижки. Даже во время отдыха у него проявлялась странная особенность: его правая нога все время подрагивала, словно внутри находился вхолостую работающий моторчик. Вздрагивающая нога служила деду напоминанием, что завтра он может отправиться на юг, во Флориду, или на запад — в Миссисипи, где будет распространять Слово Господне и посыпать тальком свежевыбритые шеи. Для него это Слово было подобно пыльце, которой он посыпал каждую человеческую душу, встречавшуюся во время его спонтанных путешествий.

Бродя по проселкам и захолустьям Юга, дед нес два чемодана: один с одеждой и парикмахерскими инструментами, второй, побольше, с Библиями на любой вкус и кошелек. Дешевые издания были размером с детские башмачки, в черном мягком переплете и с мелким шрифтом. Усердное чтение такой Библии, да еще при плохом освещении, грозило близорукостью. Дед считал своей обязанностью убеждать людей приобретать более дорогие и удобные для чтения книги. Самым роскошным («библейским кадиллаком», если можно так выразиться) было издание в переплете из белой искусственной кожи, с золотыми ленточками-закладками и множеством репродукций с картин великих мастеров, написанных на библейские сюжеты. Но главное великолепие роскошной книжки заключалось в том, что все слова, произнесенные Иисусом из Назарета, были напечатаны ярко-красным шрифтом. Эта Библия стоила дороже всех. Благодаря щедрой рассрочке ее неизменно покупали самые бедные семьи. Дед уходил, а семья христиан-бедняков вставала перед дилеммой: заплатить ежемесячный взнос за Библию или купить еду. Воспоминание о благочестивом деде, которого незримо сопровождал Бог, делало их выбор еще мучительней. Невнесенную плату дед считал тяжким грехом, хотя и не отваживался забрать Библию из семьи, где собственной рукой запечатлел на чистых срединных страницах семейную хронологию. По его мнению, ни один американский гражданин, ни одна семья не могли чувствовать себя в полной безопасности, пока их имена не написаны на чистых страницах той Библии, где слова Иисуса выделены красным. Дед отказывался забирать Библии у неплательщиков, хотя это осложняло его отношения с компанией-поставщиком. Та была вынуждена посылать по следам деда своих служащих, которые либо изымали книгу, либо заставляли платить. Однако дед Винго продал больше белых Библий, чем кто-либо, и принес компании реальный доход.