Малый драконий род - Элизабет Кернер

У меня прежде водилось много собак, и я знал, что они способны печалиться так же, как и люди, но тут дело было куда хуже. Этот дракончик казался гораздо разумнее, и несчастье его было лишь горше от понимания того, что он потерял. Я мог лишь обнять его и поговорить с ним, дать ему почувствовать доброжелательное прикосновение, чтобы он понял, что не одинок в этом мире. Такое под силу каждому, кто так или иначе уже сталкивался со смертью.

Наконец он заснул, прямо на моих коленях. У меня не хватило духу отстранить его, даже когда дождь прекратился. Это было восхитительно: я сидел, прислонившись спиною к стене, а этот маленький изнуренный дракончик свернулся, пригревшись у меня на коленях, точно огромный кот, плотно прижав к бокам свои еще не развившиеся крылья и подложив под голову кончик своего хвоста. У меня голова шла кругом: я пытался осознать всю странность происходящего, а в следующий миг уже понимал, что это существо потянулось бы за утешением и к корове, и наверняка с не меньшей охотой, просто подвернулся ему именно я.

Все время пока он спал, я усиленно размышлял: было ведь ясно как дважды два, что детенышу требуется еда, но я и представления не имел, чем питаются эти создания, помимо цветов салерьяна. Что найдется у меня дома, что я смогу для него раздобыть? И вообще, какого он возраста? Не умрет ли он из-за того, что я не сумею узнать, чем заменить ему материнское молоко?

Впрочем, последнее я тут же отбросил: во-первых, я не был уверен, кормят ли драконы молоком, и, во-вторых, я хорошенько рассмотрел его клыки, что торчали из-под нижней челюсти. Они были предназначены для того, чтобы разрывать мясо, это уж точно. Я прикидывал, удовольствуется ли он кроликом (больше у меня в кладовой ничего подходящего не было), или же мне придется оберегать от него своих кур.

Тут дракончик пробудился и потянулся, и сердце у меня так и залилось кровью. Мне уже было знакомо это: я сам вел себя так же, проснувшись однажды утром после того, как мы предали мою матушку земле, — когда ты впервые просыпаешься после такого потрясения, в первое мгновение все кажется не более чем дурным сном. Потягивание как потягивание, ничего особенного — но уже через пару ударов сердца он вдруг замер и сжался, точь-в-точь человек, словно подумавший: «Мир мой изменился. Я одинок и уже не смогу ни потягиваться, ни дышать, ни двигаться так же, как прежде, — никогда уже не смогу». Он испуганно встрепенулся и отпрянул от меня, загребая лапами, — стремительно и резко, при этом исцарапав меня своими когтями. А царапался он больно, скажу я вам. Я вскрикнул. Он сейчас же остановился, оглянувшись на меня. В гневе я обругал его. Не слишком-то осмотрительно, будь я проклят, но бояться существа, которое только что дремало у тебя в объятиях, — это уж слишком, пусть даже и когти у него преострые.

— Полюбуйся-ка на себя, Салера! Зачем тебе это понадобилось? Я тут сижу ради твоего же спокойствия, трачу на тебя все утро — и что взамен? Разодранные штаны да исцарапанные ноги — и только. Чему тебя мамка учила, а? Разве так обращаются с другом?

Детеныш, стало быть, окончательно проснулся и — будь я проклят! — сейчас же подошел к моей руке, даже попробовал зализать Царапины, что оставил у меня на коленях, словно прося прощения.

Хотите верьте, хотите нет, но когда я выбрался из пещеры, этот малыш увязался за мною следом. Дома у меня осталось над очагом варево, и мне нужно было успеть вернуться, пока огонь совсем не догорел, — и, клянусь небом, Салера сопровождала меня до самого дома! Я вновь разжег огонь, помешал варево, после чего сходил в свою маленькую кладовую и принес оттуда кролика, которого сам же прежде изловил. Я лишь вздохнул с сожалением, поняв, что мне придется довольствоваться за ужином лишь корнеплодами.

...Я вынес тушку Салере. Она остановилась напиться воды из ручья, что протекает краем вырубки к северу от моей хижины. Я расчистил себе в лесу лишь небольшой участок — для дома и огородика. Всегда был убежден, что деревья негоже лишать жизни понапрасну, они заслуживают ее не меньше, чем мы.

Она... Ну, то есть я лишь предположил, что это девочка, — но не мог же я постоянно относиться к ней как к бесполому существу, да и мне как-то даже казалось, что это, скорее всего, самка. В общем, так или иначе, она поспешила ко мне, едва зачуяв запах мяса. Я так и опешил: она уселась на задние ноги, осторожно взяла у меня кроличью тушку своими когтистыми лапами — хоть руками называй! — и принялась поедать угощение не хуже, чем иная барышня, разве что управилась в каких-то три счета, громко похрустывая косточками.

Бедняжка. Дичины-то в это время года немного. Она облизала когти, а потом начисто вылизала мне руку, не оставив даже кроличьего запаха, затем не торопясь прошла к ручью и принялась умываться.

Я и помыслить не мог, что мне с ней делать, но в конце концов она сама за меня все решила. Она оставалась со мной в течение года — все лето, и во время сбора урожая, и целую зиму, — пока вновь не пришла весна. За год она довольно сильно подросла — должно быть, почти достигла обычных для дракона размеров. К третьей луне нового года жить с ней под одной крышей стало непросто: все равно что держать в доме лошадь. Тогда-то я и возрадовался тому, что обладаю немалым ростом и силой: порой мне приходилось насильно вынуждать ее сдвинуться с места, когда она упрямилась. Впрочем, по большому счету она научилась вести себя так, чтобы не переворачивать в доме все вверх дном. Спала она напротив огня, а я отодвигал свое кресло подальше в сторону — словом, мы уживались вполне неплохо.

К концу года я уже не представлял своей жизни без нее. Мы повсюду сопровождали друг друга. Я охотился, чтобы прокормить ее — и немалого мне это стоило, скажу я вам, — но как только она вполне подросла и окрепла (едва минуло Осеннее равноденствие), то сама принялась охотиться, теперь уже снабжая дичью меня. В ту зиму я питался роскошнее, чем когда бы то ни было, у меня даже оставалось кое-чем поделиться с жителями соседней деревушки, что терпели лишения и нуждались в помощи. И поэтому были весьма признательны за мясо, которым я делился с ними всю зиму.

Кроме нее мне не с кем было разговаривать — вот я и беседовал с ней, точно с родственной душой, и хотя она вряд ли меня понимала, мне то и дело казалось, что она пытается отвечать. Время шло, и мне даже начало мерещиться, будто я и впрямь слышу иногда, как из пасти ее вылетают отдельные слова. Должно быть, я слегка рехнулся.

А с весной, когда первый теплый ветерок пробежался по моей вырубке, когда я только-только посадил на грядках первые овощи, она вышла наружу и подставила тело ветру. Подняв голову, она втянула в себя воздух полной грудью и расправила крылья. За последнее время они у нее отрасли, успев доставить ей немало неудобств: кожа и сухожилия растягивались медленно, и я перепробовал все свои травки и снадобья, пока не нашел парочку, которые могли бы пойти ей на пользу. Как выяснилось, нежная мазь, составленная из растительного масла, мяты, перца и ароматной смолы, вроде той, какую используют для успокоения боли в суставах зимней порой, вполне годилась, и моя крылатая подруга сама предпочла использовать ее по назначению. Вынюхала ее на полке, и все тут, пока я думал подыскать ей что-нибудь получше. Это снадобье было одним из тех, которое я сам приобретал для своих целей, и, коли уж начистоту, выбор ее убедил меня в том, что я верно угадал: все-таки она женского пола. Обычно я берег это средство для изготовления женских благовоний, которыми торговал на рынке, — но что было делать, не мог же я отказать ей! Так что она не только избавилась от зудящей боли, но теперь от нее исходил восхитительный запах — этакое необычное сочетание изысканных благовоний и драконьего духа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});