ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА - Черникова Елена Вячеславовна

Ли, насколько могла, окоченела от ужасного предположения, что новорожденный займется переустройством мира. Нельзя!..

Вспомнив про письмо Альматры, она сказала себе, что лучшего времени, чтоб выяснить судьбу незнакомки, не будет. Надо немедленно ее найти. Пока есть абсолютная свобода. Женить бы их как-нибудь...

Ли пометалась по-над Землей, но ничего похожего не нашла. Вернувшись на секунду в Москву, она успокоенно обнаружила Гедата опять в постели с бывшей женой Парадиса, вслушалась в их довольные стоны, поняла, что у нее еще есть время, и отправилась в прошлое.

Пролетев несколько веков и не найдя нигде никакой Альматры, Ли призадумалась. Письмо было написано по-русски? Да. Орфография современная? Да. Так куда же ты, милая, полетела? Почему в прошлое? Назад, скорее вернись. Ли ворвалась в Москву исходного времени, выбрала уютную тучку над Кремлем и устроилась размышлять.

Светало. Понедельник. У людей весна. Не возражаю.

И где же эта чертова Альматра?

Ли с подозрением вспомнила слово "будущее". То есть а вдруг Альматра там где-нибудь? И что это должно означать?

Покосившись на Кремль, Ли увидела ранних дворников, выметающих малочисленные пылинки с сановного двора. Скоро главные проснутся, придут вершить дела. О, как забавно понимать всё это с высоты маленькой тучки!.. Сколько веков метут этот двор!

Ли вспомнила, как в учебниках истории любили писать про достижения России по сравнению с уровнем тринадцатого года. Почему тринадцатого? Довоенный? Тринадцатый - чертоводюжинный? Мысли ее плавно плыли невесть куда и вдруг заплыли в другую страну, и Ли увидела убеленного старца, пишущего свой предсмертный роман о Понтии Пилате и его прославленном оппоненте. Тысяча девятьсот тринадцатый год: мистер Джек Лондон записывает свое центральное озарение - о своих прежних жизнях, о своей багровой ярости, прерывавшей время от времени его земное существование в человеческой форме. Старец знает, что ему не удастся втолкнуть этот главный свой роман ни в какие энциклопедии и прочие историко-литературные отчеты, потому что его амплуа уже утверждено. Как страшно, подумала Ли, глядя на затылок Джека Лондона, в конце жизни всё понять и даже написать, и отдать лавры своего центрального открытия - другому!..

Сейчас Ли уже знала, как это бывает, когда не успеваешь при жизни. И когда уже точно жаловаться некому, всё произошло. И сам себя выталкиваешь из тела и ничего не изменишь.

Или изменишь?

Она опустилась на крыльцо Архангельского собора, подумала секунду и осторожно поплыла в алтарь. Посидела на плече Иоанна Грозного, вспомнила первую встречу с ним. В комнате было тихо-тихо, и царственный покой не нарушался ничем внешним. Крепкий замок, вечные стены. Боже, как одиноко.

Она отправилась к себе домой, теперь уже понимая, что не к себе. Гедат мирно спал на ее подушке. На прикроватной тумбочке лежало письмо.

"О мой ничтожный, о пресмыкающийся..." - писала ему Альматра.

Ли присела на лист и с изумлением обнаружила, что на пожелтевшей бумаге появились новые строки, очень странные, желчные, с упреками. И чернила уже выцвели, хотя она точно помнила, что в день обнаружения письма этих строчек не было. Что такое? Где это загадочная авторица, которая пишет письма, не прикасаясь к бумаге, не появляясь на форме и будучи поклонницей квазивозвышенного стиля?

Ли могла читать только с одной стороны листа. Подобраться к обратной что-то мешало. Естественно, она не могла просто перевернуть страницу. Но и просочиться сквозь лист было нельзя. Она могла проникать сквозь стены и века, но не через этот пожелтевший лист! Что же это...

Гедат перевернулся на левый бок, и одеяло сползло на край кровати, открыв точеную наготу торса и сонный орган, безвольно перекинувшийся на левое бедро. Ли подумала что-то вроде: "Были времена, когда захотелось бы разбудить эту сонную беспомощность, придать ей классическую форму и романтическое содержание..." И кто-нибудь сделает это с ним, но без Ли. Незабвенную Машу лобызали вместе. Парадисову бывшую - уже один Гедат. Бывшая - вроде Маши в кубе, многоместная, неожиданно ворчливо сказала Ли. Вот Альматру ему бы найти, вернуть. И тут ей стало смешно: рассуждения добропорядочной мамаши над обликом потенциальной невестки! Умора.

И вдруг еще один прилив горечи окатил бесплотную маленькую Ли, прекратившую свои расчеты с видимым миром. Как легкой звонкой стреле в мишень, в самую десятку, - ей безумно захотелось в тело. В видимую всего двумя глазами, несвободную по определению, всем чем ни попадя ограниченную жизнь, к правилам которой она привыкла, хотя и потратила на борьбу с ними всю физическую жизнь. Ли подумала, что если теперь удалось бы вернуться, то... Если бы вернуться. Вернуться.

О, наверное так думали многие, дорогая Ли. Прожив столько, уйти так легко - это ли не подарок? А от кого подарок, кстати? То-то.

И всё же очень захотелось обратно. З д е с ь было скучно. И слишком терзала очевидная нерешенность своей з а д а ч и.

- ...Вы зря внесли всё это в вашу книжку. Вас не поймут, потому что понимать это еще не принято. Я, например, будь просто слушатель или читатель - сказала бы вам, что человечество уже давно разобралось с мечущимися бабами, от них покоя ни в постели, ни на кладбище, - сказала Ли ночному

попутчику.

- А я, собственно, не о человечестве пекусь. Тут ведь в чем дело: как вы вернулись? Правильно?

- Усилием. Не знаю каким.

- А зачем - знаете?

- Чтоб не возвращаться больше. Когда устаешь

по-настоящему, надо и уйти по-настоящему. И только очень усталых там примут хорошо. А меня не очень-то приняли.

- А это вы с чего взяли? Вас вообще не очень-то заметили - это да, а вот не очень-то приняли - нет. Зачем было вас принимать, когда вы были такая свежая, такая живая и трепещущая... Это лишь вам казалось, что вы так устали, что переродились в Гедата

и ушли из формы. Чисто бабский каприз: вот вы все такие-растакие, мужики проклятые, я на вас все свои таланты потратила, а вы так и не произвели на меня должного впечатления - несмотря на то, что произвели много всяких впечатлений... Вы провалились еще

на старте: почитайте начало - про Вовочку, про Н...

- Провалилась? - возмутилась Ли.

- А, возмущаетесь? Прекрасно! Вы, кажется, начинаете соображать, к чему я клоню. - Ночной попутчик потер руки. - Ну-ка, давайте топайте дальше по алфавиту - и без глупостей, хватит. Вспомните, скажем, такую хорошую штуку как инстинкт самосохранения. Он к вам, можно сказать, больше в гости ходил, чем жил в полном праве. А почему?

- Но я же все рассказала! Издержки воспитания, медленно переходящие в борьбу и победу над собой... - фыркнула Ли.

- Нет. Только половину. Пока можно подумать, что вы - непризнанный гений женственности, безвременно усопший от своих же безосновательных фантазий...

- Так вы - на моей стороне? - окончательно растерялась Ли.

- О, какая идиотка! - зарычал Люцифер, вонзив серебряные ногти в смуглые ладони. - Рассказывай, что я сказал! Ты думаешь, мы со всеми так возимся, в троллейбусах катаем, высказаться даем!.. Да я хвост себе откусил бы..!

- Ладно, ладно, не волнуйтесь. Я всё расскажу. Итак. Впереди - м и Н. Про Н вы уже много знаете, и рассказ будет краток, а м - это мой второй муж. Настоящий муж.

- Вы рассказывайте, не стесняйтесь. Что за муж, откуда, где он сейчас? Почему сгруппирован с Н?

                                                             ***

Алфавит: М, Н

Я не хочу трогать М. Он вне всего.

Помните, двое встретились внезапно и лежат в постели (см. стр. 36), а любовник вдруг теряет свой крестильный крест? Незадолго до утраты выпытывает у внезапной любовницы имя ее мужа. Она говорит - м. И тут же происходит непоправимое разрушение внезапной любви, поскольку м - друг этого православного любовника.

Дальше было банально. Женщина уходит от мужа, забрав ребенка и оставив мужу любимого кота. Живет с любовником. Через пять лет любовник уходит от этой женщины к своей бывшей жене. Такой уж он ходок. Всё дело в утраченном на самом старте кресте.

Сексуально - м - вершина её творческих достижений. Социально - м - муж, а друг мужа - любовник. Так себе любовник, эгоист, но женщине все равно. Ей тогда лишь бы не вздрагивать по ночам... Тяжелый многоугольник - из нескольких треугольников. И надсадное горестное чувство: мужики, ну что же вы! Почему вы такие невластные, почему шатаетесь, колеблетесь, просите защиты у женщины? Это просто слезы, а не мужчины. Хотя и очень красивые, талантливые в своих профессиях, уверенные в своих достоинствах...

Это была последняя роковая история. После нее роковых уже не может быть.

А что до Н, то вы помните начало: школа, безответная любовь, мучения адские; потом моя лучшая подруга, вышедшая за Н замуж и пригласившая меня свидетелем на их свадьбу (см. стр. 29).