Соколиная охота - Павел Николаевич Девяшин

что хотят убить, да?

– Послушайте, я и без того сболтнул лишнего. Кстати, откровенность за откровенность, что вам велено было искать в моих, а верней сказать, в Холоневских "хоромах"? Пистолет?

– Плат.

– Простите? – Фальк решил, что ослышался.

– Ну, платок, смекаете? – девушка начертила в воздухе небольшой прямоугольник.

– Какой платок?

До чего же он все-таки непонятливый, подумала Таня, пожимая хрупкими плечиками, а вслух сказала:

– Обнакновенный! Барский. С буквицами. Он и впрямь лежал в шкатулочке с пистолей, но батюшку-бурмистра оружье не занимало. Правда-правда! Только платочек.

– Интерееесно! – протянул Иван Карлович и осыпал горничную целым градом вопросов, на которые та едва успевала отвечать. – Что за буквицы? Не знаете грамоты! Не беда. Как они выглядят, запомнили? Сможете повторить? Вот прутик, рисуйте на земле. Готово? А ну-ка, получается "С.А.". Хм… И где же теперь платок? Отдали вашему патрону? А что он? Повеселел? Ну-ну. Пожалуй, это все объясняет.

– Что объясняет? Он все-таки тот, кто вам нужен? А плат – это фетиш, правда?

– Владимир Матвеевич-то? Нет, не думаю. Как-как вы сказали: "фетиш"? Что за несносная фантазия! Как только подобная чепуха может вообще прийти в голову. Хотя… Может, вы и правы, сударыня. В некотором роде.

Мозг Ивана Карловича лихорадочно заработал:

– Я давно уже предполагаю, что все его интригующее поведение от чувств-с. Каждая деталь указывает на то, что господин управляющий влюблен в Софью Афанасьевну. Причем, по уши! Инициалы "С.А.", вне всяких сомнений, принадлежат ей. Платок, вероятно, дар, подобный тому, какие преподносили средневековые дамы своим благородным рыцарям. Холонев побоялся, что его драгоценная реликвия будет найдена и об этом каким-то образом проведает князь. Вот и затеял дурацкую игру в шпионов и воров.

– Батюшки, так, выходит, барыня его любит? Коль, подарила плат, стало быть, непременно любит.

– Это совершенно исключено, сударыня, – отмахнулся Фальк. – Если и было у нее к господину бывшему студенту какое-то чувство, то давно угасло.

Индюк, подумала Татьяна. Самодовольный, напыщенный индюк! Вскружил хозяйке голову и рад радешенек. Еще и бахвалится. Нет, он, конечно, человек хороший, но… Как любит повторять ее тетка: "Мужчины все одинаковы".

Неверно истолковав задумчивое выражение лица своей спутницы, Иван Карлович торопливо проговорил:

– Не убедил? Хотите доказательств? Извольте! Во-первых, бурмистр слышал, как Дмитрий Афанасьевич говорил сестре о Николаусе. Там, на веранде. Я был в эту минуту рядом и видел, как он поник, точно пшеничное поле после града. Во-вторых, он заметил, как отнеслась ко мне юная барыня и страшно взревновал. Отсюда резкая перемена отношения и последующая череда его нелепых действий. Думаю, все дело в страхе в одночасье лишиться возможности ежедневно лицезреть предмет своей страсти. Утратить надежду. Ведь безответная любовь – тоже любовь и вполне себе способна жить, даже в таком уродливом состоянии. Плюс, позабытый кожаный бювар со стихами. Он скрыл их под слоем чернил, но теперь я уверен, что это не шифры и не биржевые котировки. Наверняка, какая-нибудь чувствительная дрянь! Все эти его поползновения могут быть восприняты Дмитрием Афанасьевичем, да и не только им, как самая настоящая дискредитация высокой фамилии. Особенно накануне помолвки. Короче говоря, оскорбится князь – погонит управлявшего прочь, и тогда пропало его личное счастье. А так еще есть шанс, что Софья переболеет романтической хворью и проникнется, наконец, к истинному и единственному воздыхателю взаимным чувством. В любом случае для счастливого развития событий нужна малость – мое молчание.

Садовая тропинка закончилась. Дальше начиналась старинная вишневая рощица. Иван Карлович закряхтел, поднимая густые ломкие ветви и пропуская горничную вперед.

– Словом, вашего "Горынча" залихорадило. Сперва он предпринял довольно неуклюжую попытку замаскировать шкатулку, в которой, как оказалось, лежал злосчастный плат, затем завербовал вас, Таня, и приставил следить за мной. Что естественно, ведь ему необходимо было знать каждый мой шаг, каждое слово. Понимать, что мне известно и как я намерен сим знанием распорядиться.

– А если батюшка-бурмистр делали все это понарошку? Ну, дабы бы все-все и особенно вы поверили, что он влюблен и не подозревали в нем злыдня, который подбирается к барину?

Иван Карлович нахмурился.

– Вряд ли он до такой степени предусмотрителен, сударыня. Однако теоретически вы совершенно правы. Подобное предположение ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Впрочем, если вы все исполнили в точности, как я просил, завтра утром все окончательно прояснится. Если господин Холонев тот, кем кажется, он непременно выкинет фортель.

– Какой фортель?

– Весьма гнусный. Такой, на который способен только по-настоящему влюбленный идиот.

За порослью стройных, но чрезвычайно разлапистых вишен проступил темный контур небольшого приземистого строения.

– А вот и ветхозаветная баня, скромное пристанище беглого солдата. Неужели мы, наконец, добрались.

Фехтмейстер воровато огляделся по сторонам и осторожно постучал в убогую покосившуюся дверь условленным образом. Два раза, потом три, потом еще один раз.

***

Внутри было светло и даже по-своему уютно. Толстая сальная свеча натужно шипела в простеньком, дешевом подсвечнике и коптила так, что под потолком накрепко угнездилось сероватое облачко, придававшее помещению ореол таинственности.

Интерьер Ефимовского жилища ограничивался двумя широкими лавками, хочешь – сиди, хочешь – лежи, неотесанным столом, бочкой для умывания, вбитыми в стену гвоздями, вместо вешалки, да старой печью. Маленькое оконце, криво вырубленное в бревенчатой стене, было наглухо заколочено.

– Черт, сапог каши просит! – прошипел Ефимов и со злостью швырнул злосчастный предмет обуви на пол. – Придется подвязать бечевкой. Эх, собирался кот в лес, да со страху на дерево взлез. Танюша, помоги… Рука…

Горничная с готовностью опустилась на колени и принялась споро заматывать носок сапога веревкой. Она взглянула на фехтмейстера так, как смотрит обыкновенно ребенок на ярмарочного фокусника. Точно он сейчас вынет из своего волшебного цилиндра новехонькие ботфорты.

– Для бывшего служащего Его Императорского Величества Егерского полка, действительно, как-то не солидно, – признал Иван Карлович и весело подмигнул служанке. – Ладно, не вешайте нос! Вот, держите. Купите себе в первом же городке приличную экипировку. Только Курган я вам для этих целей не посоветую. Слишком опасно. Всего разумнее, немедленно покинуть уезд. А еще лучше вовсе бежать из губернии.

Несколько смятых ассигнаций небрежно опустилось на стол. Причем изрядного достоинства.

– Правда, что ли, барин…

Отставной штаб-ротмистр досадливо отмахнулся.

– Оставьте благодарности. Пустое-с. Да и рано вам меня благодарить, сперва нужно отсюда выбраться. Тимофей, что ваше ружье? Произвели ревизию?

– Все в полном порядке, ваш бродь! – короткопалая ручища похлопала по видавшему виду прикладу. – Пули на месте, пыж исправен. Порох сухой и в достатке. Все, как говорится, в лучшем виде.

Татьяна с уважением покосилась на длинноствольное орудие. Пока рядом с ней сильный мужчина, а в руках у него этакая