Муж-озеро (СИ) - Андрианова Ирина Александровна "iandri"

- А это не ты ему оформлял, а? – хихикнул голос треножника.

- Нет, там – не я.

Они еще посмеялись, и опять замолчали.

- Мужики, я вот что скажу, - снова заговорил треножник. – Вот, типа, кто-то говорит – мы там закон нарушаем, участки на берегу рисуем и все такое. Но вот вы мне скажите, а где в России закон? Кто его выполняет? Он вообще – есть?..

Его товарищи одобрительно замычали.

- …а если его нет, то какая разница, кто тут участок нарисует – мы или кто-нибудь другой? Все равно же нарисуют. И берег застроят.

- Свято место пусто не бывает!

- Ага.

- Кудимов, говорят, сюда как-то раз на квадро приехал, смотрит – клево. Хочу, говорит, тут себе дачу. А он человек серьезный. Сказал – значит, сделал.

- Нормальный, вобщем-то, мужик. Уважаю таких. Настоящий хозяин…

- В целом – да, но дорогу ему лучше не переходить.

- Да лишь бы платил, а остальное по барабану.

- Еще, говорят, он удивлялся, как это про такое зашибенское озеро никто другой раньше не узнал. Ни поселков тут тебе коттеджных, ни баз. Как будто, говорит, оно вчера появилось.

- …разгонит местную гопоту. А то, блин, засрали уже озеро.

- А эта, которая типа мусор убирает? Она же вроде активистка.

- Эта-то бомжиха шизанутая?! – лысый снова взвился. – Да ее в первую очередь!

Танюше давно хотелось убежать, но какая-то сила приковывала ее к месту. Слушать о том, как кто-то скоро придет и проглотит ее Озеро, было невыносимо. Однако каждая неуслышанная фраза может быть дополнительным оружием против нее, думала она. С другой стороны, чем ей поможет то, что она все узнает? …Боже, по почему, за что? Она три года берегла Озеро; как могла, спасала его от варваров-туристов. А оказывается, все это было для того, чтобы на квадроцикле приехал огромный неизвестный людоед и заказал приготовить Его себе, чтобы съесть. И эти трое внизу – его повара. Точнее, они охотники, которые ловят добычу, убивают и свежуют. А готовить будет другой. Какой-то Михалыч. Наверное, это бригадир рабочих, которые строят коттеджи и дачи для людоедов. Для озероедов. Впрочем, разве она не знала, что такое возможно? Разве не понимала, что застройка всех озер и рек в их области – просто дело времени? Не слышала, что законы не работают, а надзорные ведомства существуют только на бумаге? Знала, знала все. И сама участвовала в попытках спасти от застройки другие берега (обычно, правда, безуспешно). Участвовала, потому что знала – хоть это и бесполезно, но совесть велит хотя бы пытаться. Однако она почему-то не допускала мысли, что подобное может случиться и с ее Озером. Почему? Разве оно какое-то особенное? Да, вот именно потому, что оно – особенное. Но беда в том, что об этом знает только она сама. Никто другой – ни шашлычники, ни мусорогенные жлобы, ни обычные туристы, ни повара людоеда, ни сам людоед – не знают, что Озеро только с виду похоже на другие озера. На самом деле к нему нельзя прикасаться. Ведь это не Озеро, это… Боже, боже, что же теперь делать?!

Танюша медленно-медленно, чтобы не потревожить ветви, в которых пряталась, отступила назад и выбралась из ельника. Потом так же крадучись пошла по косогору над берегом, и лишь метров через пятьдесят снова спустилась на тропинку. Кончик мыса отсюда был виден, но геодезисты на него не выходили. Она оглядела Озеро. Спокойная гладь воды отражала лес и пустые стоянки противоположной стороны. Все это он хочет забрать себе. Кто он? Какой-то Кудимов. Крепкий хозяин, разъезжающий на квадроцикле. Наверное, пузатый, в темных очках и с гламурными татуировками на плечах… Да какая разница, как он выглядит! Нет, она не может этого допустить. И она этого не допустит. Она не отдаст ему Озеро! Не отдаст его людоеду! Пусть сейчас она не знает, что делать, но она придумает! Бог ей поможет. Или Бог, или природа. Или это одно и то же.

Воспрянув духом, она мелкой рысью побежала к себе на стоянку.

Глава 9. Счастье

Ион. Ионушка. Ионушка-солнышко.

Ты сидишь на скамеечке на балконе, опираясь спиной о стену, и держа в одной руке сигарету, а в другой – меня. Я прячусь от дыма под бортом твоей старой линялой пуховки, и то и дело высовываю нос наружу, проверяя, можно ли дышать. Ты смешно хмуришь брови и говоришь, что я должна подождать в комнате, что дым мне вреден. А я говорю, что не могу ни на секунду с тобой расстаться. Ты всегда прекрасен, и даже тогда, когда куришь. Мне особенно важно обнимать тебя, когда ты куришь: я уверяю себя, что тем самым защищаю тебя от этой заразы, от этого яда, который попадает в твои легкие и растекается по твоей крови. Пусть мои объятия дезактивируют яд, думаю я. Ты такой сильный, смелый, красивый, веселый, добрый, и я хочу, чтобы так было всегда. Пусть эта минута тянется вечно. Я пытаюсь задержать ее, и потому стараюсь теснее обнимать тебя, и все время смотрю в твои глаза. Как же можно оставить тебя хоть на миг? Я места себе не нахожу, когда ты уходишь на работу, на эту свою стройку. Вроде бы я должна, как любящая жена, ждать тебя с приготовленным ужином и до блеска отмытой квартирой – а я любящая жена, я самая любящая на свете! – но вместо этого целый день бессмысленно слоняюсь из угла в угол. Пытаюсь что-то начать, беру в руки какие-то вещи и тут же оставляю их. Я ничего не могу делать: в твое отсутствие все будто теряет смысл. Когда тебя нет рядом, когда ты не смотришь на меня, не рассказываешь что-нибудь, обнимая рукой за плечи, как ты любишь – то меня словно и нет. Только ближе к концу дня, когда ты вот-вот должен прийти, у меня появляются силы. Я снова предпринимаю попытки что-то сварить и что-то убрать, но, конечно, уже слишком поздно и я ничего не успеваю, и опять встречаю тебя с виноватым лицом. Но ты не удивляешься, ты привык. Я с жаром рассказываю тебе в прихожей, что я сегодня собиралась сделать (список) и что из этого сделала; сальдо не в мою пользу. Ты говоришь, что ничего страшного, что ты как раз купил плюшек – и достаешь из старого рюкзачка пакет с булочками. Я ставлю на плиту чайник, и мы садимся их есть. Точнее – я сажусь их есть, потому что как-то так получается, что при мне ты почти ничего не ешь, хотя и уверяешь, что ужасно прожорлив. А я на работе поел, говоришь ты, когда я тебя об этом спрашиваю. Я делаю вид, что верю, хотя решительно не представляю тебя, что-то жадно поедающего.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вот теперь, когда ты рядом, на меня нападает бурная деятельность. Ты даришь так много энергии, что мне ее некуда девать. Не успеваешь ты раздеться, как я выражаю желание немедленно пойти в магазин и купить это, это и это, чтобы приготовить что-нибудь эдакое. Но штука в том, что идти нужно обязательно вместе с тобой, потому что, стоит мне выйти за дверь одной, как твоя чудодейственная сила тут же оставит меня, руки беспомощно повиснут, и я буду долго соображать, что и зачем я хотела сделать. Такое уже не раз бывало, так что самое лучшее – это отправиться в магазин, крепко держась за тебя рукой. Наверное, ты устал, спрашиваю я тебя в надежде, что ты ответишь «нет, что ты». Ты смотришь на меня с покорной улыбкой, словно говоришь: «я знаю, как я должен ответить», а вслух говоришь: «нет, что ты, пойдем».

Мы спускаемся по темной лестнице и выходим на улицу. С тех пор, как ты рядом, мир вокруг преобразился. Раньше он был моим врагом. Когда я выходила из дома, то всякий раз болезненно сжимала зубы: я готовилась к бою. Но теперь все не так. Шагая впереди меня, ты словно раздвигаешь плечами холод, злобу и страх. Получается проход, по которому можно идти безбоязненно. А еще это барьер, из-за которого люди не могут сделать мне ничего плохого. Не знаю, как сказать точнее; скажем, я их вижу, а они меня – нет. Мы с тобой идем по улице, и я не боюсь, что на меня злобно посмотрят страшные накрашенные девицы, или оскорбительное слово донесется из кучки подростков, или сильные красивые мужики, обычно не замечающие меня, встанут посреди тротуара, и мне придется их униженно обходить. Ничего такого больше не может быть. Ты будто испускаешь волшебные лучи, которые нейтрализуют все плохое, подобно тому, как чистящее средство убивает микробов. Первая порция этого средства делает мир из злого равнодушным, а вторая – как будто даже хорошим. Я вдруг замечаю, что компания подростков, идущая навстречу, состоит из красивых парней и девушек, достойных счастья, и я желаю им этого счастья. В машинах, которые едут по улице и паркуются вдоль обочин, сидят вполне приличные люди, и даже у таксистов, которые тусуются на углу под адскую музыку из своих динамиков, оказываются крепкие семьи и симпатичные дети. Я никогда не видела их детей, но отчего-то знаю, что это так. Иногда зло все-таки пробивает твою защитную стену и пытается прицепиться к нам. Например, что-то издалека кричит пьяный, или девица с накладными ресницами грубо сворачивает на своем «БМВ» во двор прямо перед нами, и что-то угрожающе визжит в приоткрытое окно. Или громко гогочут, демонстрируя свое расовое превосходство, дагестанцы; для убедительности они перекрывают своими телами тротуар, встав в кружок и широко расставив ноги. Они делают вид, что им надо срочно что-то обсудить. На самом деле, конечно, их старания направлены исключительно на то, чтобы унизить нас, а точнее меня. Из глубины во мне поднимаются задремавшие было страх и ненависть. Но я смотрю на тебя, и… они снова уходят в глубину. Удивительно дело: все плохое словно соскальзывает с тебя, как дождевая вода со стекла. Жлобы, девицы, «БМВ», мат, толпы и пьяная ругань – все это остается по ту сторону стекла, а мы с тобой – по эту. Дагестанцы превращаются в тени, которые раздвигаются и тают, стоит тебе приблизиться, девица за рулем замечает тебя и быстро уезжает, пьяный умолкает и бредет своей дорогой. Как будто бы ты сделан из какого-то иного вещества, нежели все вокруг, и будто бы все это чувствуют. А ты словно и не замечаешь, какое действие ты оказываешь на мир; да нет, ты и правда не замечаешь. Ты идешь, положив мне руку на плечо, и что-то увлеченно излагаешь – например, новейшую историю государства Израиль или краткие тезисы книги Бодрийяра «К критике политэкономии знака». Ты так занят этим, что забываешь о том, что следует кого-то испугаться, или хотя бы встревожиться, или обидеться, или возненавидеть. А может, у тебя нет органа, который должен тревожиться или ненавидеть? Мир чувствует это и расступается, чтобы пропустить тебя, как поток воды. А я плыву по тебе, как лодка, покачиваясь на волнах, и знаю, что мне незачем беспокоиться – река вынесет туда, куда нужно.