Светорада Медовая - Вилар Симона

– Пусть покричит, – успокаивал Гаведдая Азадан. – Такое бывает среди пленников, но рано или поздно они смиряются. Жить-то все хотят.

Но Светораде не хотелось жить. Потрясенной горем женщине казалось, что ее существование утратило всякий смысл. Зачем ей жить, когда сердце ее умерло, когда все вокруг превратилось в темную мглу, из которой тянуло холодом потустороннего мира. Княжне было одиноко, горе угнетало ее, и хотелось только одного: уйти вслед за Стемой. Уйти туда, где души влюбленных встречаются в полных цветов и щебета птиц Сварожьих садах.[104]

Светорада по-прежнему отказывалась есть, лежала, свернувшись калачиком и закрыв глаза, погрузившись в полусон-полувидения о своей прошлой счастливой жизни. Только так, отключившись от окружающего, она вновь оказывалась со Стемкой…

Вспомнилось, как после побега они однажды проснулись в каком-то лесу у ручья. Тогда они таились от людей, Стема был серьезен и напряжен, а Светораде, во всем полагавшейся на своего соколика, это начинало казаться забавной игрой. И она только подшучивала над Стрелком, дразнила, пока однажды Стема не повалил ее в траву, и они боролись и дурачились, а потом случайно скатились в ручей. Светорада визжала, Стемка хохотал, они брызгались водой, пока вдруг не кинулись друг к другу, обнялись, стали страстно и упоенно целоваться…

И еще… Ах, эти воспоминания-видения были такими яркими! Сладкими… Она вспоминала, как уже в Ростове, в один из редких приездов Стемы со службы, они решили ночью покататься на лодке и порыбачить. Вот и выплыли на середину Неро, тихого и гладкого в ту безлунную ночь. Они смотрели на огромный купол звездного неба, сияющий в вышине множеством мелких огней, и это было так красиво, что дух захватывало. В застывших водах озера отражались сверкающие огни, и казалось, что они попали в некий неведомый мир, где среди тихой темноты мерцали яркие звезды. Стемка тогда сказал:

– Взгляни, Светка, мы никак на небо заплыли.

Да, с ним она и была на небе. А теперь он ушел туда один…

Светорада медленно поворачивалась, начинала различать над собой полог колеблемого ветром шатра, слышала скрип уключин, вонь немытых тел гребцов, чьи-то грозные окрики и удары бича. Кто-то рыдал. Было душно, ветер врывался в шатер горячими потоками, и скомкавшийся мех шкур под боком давил, вжимаясь в ее грязную, пропотевшую одежду. И еще от мучительных голодных спазмов резало в животе. Пить хотелось… Светорада закрывала глаза, пытаясь вновь отключиться, чтобы не страдать, не мучиться, уйти… умереть…

К ней в очередной раз явился Гаведдай. Его татуированное лицо было озабоченным, он мрачно наблюдал за этой некогда прекрасной и живой девушкой, которая сейчас с ее свалявшимися волосами и в порванной, испачканной чужой кровью одежде совсем не походила на ту, что стала великой любовью и тоской его господина. И Гаведдай смотрел на нее не как на необходимую ему ранее добычу, а как на тлеющую головню, грозящую сжечь его дом.

– Тебя будут заставлять есть насильно! – грозился он.

– Зачем? – не открывая глаз, тихо отзывалась Светорада.

Горбатый хазарин решил переговорить с Усмаром. Этот его новый раб оказался на диво полезен, он и впрямь умело провел их к Ростову, делал необходимые подсказки, если возникали проблемы. Вот и сейчас Усмар дал Гаведдаю дельный совет:

– Пусть за Медовой присматривает пленница Руслана, у которой маленький сын. Пообещай Руслане, что не разлучишь ее с малышом, и она будет усердствовать, чтобы привести в чувство Медовую. Руслана женщина покорная, мягкая, к тому же Медовая привязана к ее малышу.

И Усмар махнул рукой в сторону помещения под палубой, где в тесноте и скученности содержали захваченных рабов.

Светорада только приоткрыла глаза, когда в ее шатре появилась Руслана, прижимавшая к себе сонно дремавшего ребенка. Когда Взимок захныкал, Руслана дала ему грудь, продолжая испуганно смотреть на неподвижно лежавшую Светораду. Однако едва ребенок стал засыпать, ей пришлось положить его на шкуры возле Медовой и поспешить на оклик Гаведдая. Вернувшись, она поставила перед Светорадой миску с вареной рыбой и кусок тонкой лепешки.

– Вот, велено покормить тебя.

Светорада чуть повернулась.

– Убери, я не буду.

Руслана понимающе кивнула. Подумала немного и сама стала жадно есть. После рыбьей юшки, какую давали пленникам, она все время была голодна. А ей ведь надо было питаться, чтобы не пропало молоко. Так она и сказала, чувствуя на себе тоскливый взгляд Светы. Потом вновь взяла на руки сына, сидела, покачивая его в полудреме.

Светорада молча смотрела на сладко посапывавшего Взимка. Она и впрямь испытывала нежность к этому малышу, которого так часто нянчила, но сейчас ребенок вдруг вызвал в ней новую боль. Ах, если бы она была беременна от Стемы… Та их последняя ночь… Такая сладкая, нежная, многообещающая. Однако же и она прошла впустую. Светорада поняла это еще в Ростове, когда ждала мужа.

Руслана очнулась от сдавленных всхлипываний Светы. Заметила пробегавшие по лицу молодой женщины судороги, будто та силится заплакать, но слез уже нет. Руслана попыталась с ней поговорить:

– Этот горбун сказал, что ты смоленская княжна Светорада. Это так?

Света осталась безучастна, но Руслана и так поняла, что хазарин не солгал. В их принятой в род новенькой всегда было нечто особенное, а ее муж Аудун не раз говорил, что Медовая отнюдь не проста, что в ней угадывается благородная кровь. А еще Руслане порой казалось, что все эти беды обрушились на них из-за Медовой, однако обвинять вслух эту сломленную женщину у нее не хватило духу. Заговорила о другом:

– Послушай, у нас еще есть надежда. Гуннхильд уверяла пленников, что Аудун так просто нас не бросит. Мы ведь его семья! И когда весть о случившемся дойдет до него, он снарядит корабли в погоню. И еще Гуннхильд говорила, чтобы мы не падали духом, ибо если нас и увезут, то мой муж найдет нас и выкупит. Знаешь, – доверительно склонилась она к Светораде, – я ведь не так сильно его и любила, своего старого строгого мужа, однако сейчас я только на него и уповаю.

Руслана продолжала разговаривать – со Светорадой ли, сама с собой – или просто сообщала новости, только бы не чувствовать этого гнетущего напряжения, исходившего от Медовой. Она рассказывала о том, как тяжко тут пленникам, как ее саму захватили в неволю во время набега. Из усадьбы она выезжала вместе с Гуннхильд, причем они выскочили с подворья одними из последних, когда отпугнутые было мчавшимися лошадьми хазары успели опомниться и стали наскакивать – кого стрелами разили, кого сбивали ударами, пытались и коней удержать. Их коня свалили, на ходу подрезав животному сухожилия на ногах. Руслана помнит только, как кричала, стараясь, чтобы при падении не придавило Взимка. Сама-то ушиблась, дыхание перехватило от боли, но Гуннхильд поднялась первая, стала помогать им подняться… Тут их и схватили.

Через какое-то время полог в шатер откинулся и в него заглянул Гаведдай. Увидев пустые тарелки, улыбнулся. Правда, уже вечером он заподозрил неладное, заметив, что пленница оставалась все так же лежать, а миски вновь оказались пустыми. Но Руслана стала уверять его, что все делала как надо, и даже с охотой снова поела под пытливым взором горбуна, который дал причитавшуюся ей еду. Он же был озадачен. Поделился своими подозрениями с Азаданом: дескать, ему кажется, что пленница по-прежнему морит себя голодом. Азадан обещал разобраться и вскоре принес какую-то смесь в красивом стеклянном бокале, розоватую и пенящуюся.

– Это молоко, – объяснял он, – причем самое свежее, ради которого нам даже пришлось приставать к берегу. В молоко по моему приказу разбили куриное яйцо и положили три ложки меда. Потом все это разбавили сладким красным вином и взбили до образования пены. Видишь, как красиво. – Он полюбовался на розовеющий за стеклом напиток с шапкой желтой пены. – Я знавал упрямых рабынь, но против такого ни одна не устоит. Даже ее служанка, если все дело в ней.