Девяносто триллионов Фаустов - Джек Чалкер

– В Мицлаплане так не принято. Все наше общество построено на единстве мыслей и поступков. Я начинаю думать, что это что-то вроде долгосрочной защиты. Церковь, собранная из несчетного числа религий других рас, вошедших в Мицлаплан, меняющаяся сообразно требованиям времени, но неизменно строгая, не позволяет существовать культам, связанным с Кинтара. По крайней мере, достаточно долго не позволяла. Я сомневаюсь, что тебе понравились бы такие законы. Кроме того, с твоими теперешними Талантами тебя тотчас поймают и рукоположат, и сделают из тебя еще одну Кришу. Покуда все Таланты входят в число Святых и поддерживают порядок, масштабные бунты и заговоры просто невозможны.

– Вот как? Ты был женат, капитан?

– Я? Нет. Чтобы решиться на брак, мне надо для начала хорошенько узнать свою спутницу. Но моя жизнь и профессия не очень подходит для долгих связей с обычными людьми. Я не то что против, просто одна моя страсть заслонила собой все остальные, так получилось.

– Ой, да ладно! Ты же не девственник, капитан! Ты настоящий джентльмен, и можешь быть очаровательным, но ты прекрасно знаешь, что к чему. И ты потерял невинность не в своей Империи, о которой с таким воодушевлением рассказывал.

Он улыбнулся.

– Ты права. Я ее потерял, когда мне было двадцать два, на моем первом задании – я был помощником арбитра по тяжбе с Биржей. С миколианкой, кстати. Впрочем, я полагаю, что она была шпионкой. Во всяком случае, я так надеюсь, потому что она очень старалась меня соблазнить.

Она не могла не рассмеяться.

– И вот так ты и пробавлялся? Когда тебя отправляли за границу?

– Да, чаще всего. В Мицлаплане есть кое-кто, с кем можно, если очень надо, или если ты в положении вроде моего. Чтобы не потерять рассудок, выплеснуть худшее – можно сказать, терапевтический секс. Они бесплодны, так что проблем не бывает, и по той или иной причине они не могут стать кем-то еще. Возможно, ты скажешь, что их работа в том, чтобы люди вроде меня оставались честными. Они обычно приятны в общении, и веришь или нет, работают на медслужбу.

Идея показалась ей забавной, хотя она заметила, что он стесняется рассказывать об этом.

– Должна признать, – сказала она, отсмеявшись, – что они все продумали. Вот доказательство, если оно требуется, того, что сильная религия способна рационализировать что угодно. Без обид, капитан.

– Да какие обиды. Я считаю нашу систему практичной, учитывая сотни жизненных форм и тысячи миров, ее составляющих.

– Когда все закончится, капитан, тебе стоит побывать на Бирже. Такому, как ты, у нас открыты все пути.

– Это было бы заманчиво, если бы я желал быть кем-то другим, не тем, кто я сейчас. – вздохнул он. – Я бывал и на Бирже, и на Миколе. Обе эти империи – иерархические общества, пирамиды, и как во всех пирамидах, большинство людей там находятся в основании, а наверху очень мало драгоценного места. Вряд ли вас с Маккреем можно назвать довольными, а ведь у вас есть десятки миллиардов других, живущих в полной нищете, ничем не лучше дролов, на которых держится Миколь. Их считают немногим лучше рабочей скотины и обращаются с ними соответственно.

– Дролов разводят, – заметила она. – На Бирже у тебя всегда есть надежда. Мой дядя смог выбраться наверх, и таким образом я унаследовала деньги на долю в корабле, капитаном которого был Трис.

– Это исключение, а они крайне редки, – подчеркнул он. – И чаще всего они связаны с удачей или с помощью сверху, а не с чем-либо другим. Кто-то обязательно должен время от времени подниматься из низов, иначе остальные потеряют надежду и взбунтуются против системы. Тем не менее, большинство ваших людей голодает и умирает молодыми в нищете, оттого ли, что так было изначально задумано, или оттого, что они просто никому не нужны.

На Мицлаплане ты такого не встретишь. У нас нет богатых, нет бедных, нет знати, нет голода, нет и отчаяния. Люди в целом довольны, и имеют все необходимое. Иерархия церковников распределяет блага, не подверженная искусу и неспособная воспользоваться своим положением. Криша – отличный пример тому. В этом путешествии она имела возможность изучить альтернативы, и поняла, как и я когда-то, что наше общество лучше прочих отвечает тому, что она считает нравственным и правильным. И теперь, уже самостоятельно, а не по чужой указке, отвергнув другие варианты, она нашла свое единственное место в нашем обществе. Мы не считаем, что этично просто принимать вещи, как они есть, мы должны вносить свой вклад там, где лучше всего могут проявиться наши способности. Она прирожденная жрица; это единственное, что она действительно может. Ей понадобилось сойти в ад и выйти обратно, чтобы это осознать.

– М-да. Довольно суровые у вас порядки.

– Мой вклад лежит в иной области, но его границы так же строго очерчены. Я люблю ее, а она – меня. Это не изменилось. За всю историю человечества наибольшее число несчастий происходило оттого, что люди путали любовь и секс. Ты, кстати, не путаешь?

Она не обиделась.

– Я отказалась от любви. Я искала ее повсюду, но никогда не узнавала ее, когда она попадалась мне на глаза. Больше я искать не буду. Я найду местечко, где буду сравнительно счастлива и где у меня будет все, что мне надо, и останусь там, если получится. Ни за что бы не подумала, что доживу до сегодняшнего дня. И даже сейчас я не уверена, что меня не убьют.

– Возможно, в этом ты права, и возможно, то же можно сказать насчет всех нас, – признал он, возвращаясь к своим фигурам.

Она взглянула на них.

– Звезда, треугольник, треугольник углом вниз и пентаграмма. Что, делать нечего?

– Не совсем, – сказал он. – Тебе знакома символика?

Она кивнула.

– Пятилучевая звезда – это Миколь; треугольник углом вниз – если внутри него нарисовать кучу всякой ерунды, получится Великая Печать Биржи; а вот другой треугольник… это я не знаю, что такое.

– Если ты поместишь в центр сияющую звезду и проведешь от нее лучи так, чтобы три из них попали в три вершины, получится святой символ Церкви Мицлаплана, – объяснил он. – Когда Маккрей столкнулся с демонами, он начертил в воздухе крест, святой символ своей церкви. А Криша нарисовала Святой Знак, треугольник углом вверх. Полагаю, символика пентаграммы очевидна.

Она кивнула.

– Кинтара. То есть это символы четырех Высших Рас, исключая декоративные узоры.

– Именно. Уже чуть ли не в миллионный раз я сижу и удивляюсь, как это я, человек своего века, находясь внутри межзвездного корабля, могу размышлять о бесах, демонах и оккультных символах. И тем не менее, я здесь, и они тоже неподалеку. В геометрии скрывается какой-то важный ключ. В конце концов, даже боги и демоны сводятся к математике. Проблема в том, что в этой математике очень много разных факторов и переменных, которые здесь не учтены, и вероятно, не могут быть нами восприняты. Сомневаюсь, чтобы кому-то из нас вообще удалось ее понять; я лично был бы вполне доволен, если бы мог ею пользоваться. И вот, выстроив перед собой эти символы, я все равно не вижу в них никакой логики.

Модра посмотрела на фигуры.

– Что ж, математика никогда не была моей сильной стороной, но я когда-то хотела стать художницей, и я хорошо помню, как Джимми рисовал свои пентаграммы. – Она протянула руку, взяла рисунок пентаграммы и переместила его внутрь звезды.

У Ган Ро Чина отвисла челюсть.

– Слишком очевидно, – раздраженно пробормотал он, больше обращаясь к себе, чем к ней. – Кинтара – в сердце Миколя.

Она пожала плечами.

– Как знать. Но, если это так, то мы по уши в дерьме.

Она взяла один из треугольников и подложила его под другой так, что они пересеклись.

– Знакомая картинка? – самодовольно спросила она.

Он кивнул.

– Я уже думал об этом. Как там Маккрей это назвал? Печать Соломона? Но если это печать, как на храмовой двери, то вокруг должен быть круг, а не звезда.

Она взяла перо и перерисовала весь чертеж заново.

– Очень изящно, – одобрил он.

– Ага. Мне всегда хотелось научиться рисовать симпатичные штучки, и так я обнаружила в себе талант чертежника.

– Теперь видишь? – заметил он, показывая на диаграмму. – В печати нет ни пентаграммы, ни пятилучевой звезды.

– Ах, да. Я поняла, что ты хочешь сказать. Если взять Миколь и Кинтара, получится вот что.

Она нарисовала еще один чертеж рядом с печатью.

– Угу. В одной печати мы совместили Биржу и Мицлаплан, но не Кинтара и не Миколь, – сказал он. – В другой соединились Кинтара и Миколь, но без наших родных держав. Не вижу здесь никакого смысла, кроме того, что стороны равны. Или, может быть, урок в этом и состоит? Мы видим признаки изначального баланса: двое против двоих. Тогда смысл есть, только вот толку нет.

– Ты забыл про круг, – заметила она, нахмурившись.