Небо моей молодости - Борис Смирнов

Нас уже предупредили, что у здешней пустыни свои причуды - иногда неожиданно возникают ураганы, способные опрокинуть любой самолет. Поэтому после посадки мы торопились, изо всех сил налегали на ломы. Крепежные шпоры с трудом входили в грунт, похожий на засохший цемент. И уже совсем стемнело, когда нас привезли в небольшой, только что установленный лагерь. Монголы постарались сделать все, что было в их силах, чтобы создать нам условия для отдыха. В новых юртах лежали камышовые циновки и постельное белье, под решетчатыми сводами уютно мигали фонари "летучая мышь". Мы с любопытством разглядывали наши новые жилища, похожие на огромные половецкие шлемы. Юрты, удобные и теплые, были сделаны из прочных реек и кошмы. Над каждой юртой маленький флажок - своего рода флюгер.

Над степью непроницаемая завеса. Ни одного огонька, и фантастическая тишина, до звона в ушах. Лишь мерцающие звезды свидетельствуют о существующем где-то пространстве. Стараюсь не думать о войне и о том, как сложится в дальнейшем моя судьба. Пробую восстановить до мелочей все, чем жил несколько дней назад, в Москве. Там, дома, было много забот, а теперь они все вдруг исчезли, будто и не имели никакого значения в жизни. Как развернутся события, которые заставили всех нас прилететь в Монголию? В памяти хочешь не хочешь оживает та первая фронтовая ночь, в Мадриде, совсем не похожая на эту, здесь...

Вспоминая прошлое, я сначала даже не заметил закутанную в простыню фигуру. Александру Николаеву тоже не спалось. Несколько минут мы сидели рядом молча. Саша взял мой окурок и задымил.

Он совсем недавно вернулся из Китая, сражался там добровольцем против японских захватчиков. Предстоящие бои с японцами в Монголии для него только продолжение первых встреч с ними. Понятно, что мне хотелось поговорить на эту тему, хотя и был уже поздний час.

- Правда, что они напористые?

- Кто?

- Японцы.

Саша ответил, что японцы очень настойчивые, бой ведут фанатично, и, если останешься с ним один на один, тут уж либо ты в ящик, либо он.

В головы японцев вдалбливались одни и те же стереотипы. Вот один из них для солдат. "Рассуждающий воин не может принести пользы в бою. Путь воина лишь один - сражаться бешено, насмерть. Только идя этим путем, выполнишь свой долг перед владыкой и родителями. В сражении старайся быть впереди всех. Думай только о том, как преодолеть вражеские укрепления. Даже оставшись один, защищай свою позицию. Тотчас же найдется другой, чтобы образовать фронт вместе с тобой, и вас станет двое".

Культ войн, воспитание фанатизма поддерживались легендами о божественном происхождении японской нации, превосходстве японского народа над другими, о прошлых "героических" самурайских походах. В предвоенные годы в Японии широко пропагандировалась так называемая "паназиатская" доктрина: "Азия для азиатов".

Уже много лет японская военщина, проводя в жизнь эту доктрину, стремилась приблизиться к нашим границам. Она захватила три северо-восточные китайские провинции и образовала там марионеточное государство Маньчжоу-Го. Во главе "государства" был поставлен последний отпрыск Цинской (Маньчжурской) династии, свергнутой Синьхайской революцией 1911 - 1913 годов, Пу-и. Квантунская армия воспитывалась в духе ненависти ко всему советскому, русскому.

Оценка, которую давал Николаев японцам, совпадала с мнением моего друга и учителя Антона Алексеевича Губенко. Прилетев из Китая после многих боев, за которые он получил звание Героя Советского Союза, еще до событий на Халхин-Голе Антон Алексеевич говорил мне о японцах, что они умеют вести воздушный бой и в бою не только настойчивы, но и бесстрашны, а если учесть еще их отличную технику пилотирования, то надо признать, что они крепкий орешек.

В то время я не придавал словам Губенко особого значения, а теперь был готов говорить обо всем этом с Николаевым хоть до утра. Но Саша предложил укладываться: на войне не угадаешь, что будет завтра, а поэтому самое лучшее беречь силы с вечера!

Мне показалось, будто я только что прикоснулся к подушке - а нас уже будят. Кто-то заглянул в юрту:

- Пора вставать, товарищи!

На востоке чуть заметно серела предрассветная полоска. Степь еще спала, только наши голоса нарушали тишину и удивительно быстро тонули в пространстве.

Дежурный сказал, что завтрак привезут к самолетам. Мы почти на ощупь полезли в автомашину, стараясь занять места поудобнее. В какую сторону поедем, где аэродром - разобраться было трудно. Машина тронулась и, не набирая скорости, покатила вперед, медленно отворачивая то налево, то направо, точно что-то нащупывая лучами фар.

- Стой! - вдруг подал команду комиссар штабной группы и обратился к шоферу: - Вы хоть знаете, куда ехать?

- Разумеется, знаю, только дорога не наезжена, легко заблудиться.

- Как же вы собираетесь везти нас?

- По проводам,- последовал ответ.

Мы с удивлением переглянулись. Такого метода вождения автомашин никто из нас не знал. Сидевший рядом со мной Павел Коробков шепнул:

- Наверное, хватил стаканчик спозаранку, вот и мудрит.

Но водитель пояснил все по порядку. Оказывается, он приспособился ночью там, где не заметна колея, ориентироваться в пути по полевым телефонным проводам, подвешенным на шестах. Фары нашли шестовку, и наш грузовик, набирая скорость, покатил вдоль нее по степи, как по шоссе. Неожиданно в машине раздался аккорд на баяне. Нигде и никогда не унывающий Николай Герасимов пел чистым тенором:

Ночка темна, я боюся,

Проводи меня, Маруся...

Вслед за этой песенкой зазвучала другая, ее подхватили все и пели до тех пор, пока лучи фар не уперлись в силуэт самолета.

Техники прибыли раньше нас. Подготовка материальной части к полетам была закончена, осталось опробовать моторы. Судя по времени, техники в эту ночь не спали.

...Рассветало. Вот-вот выглянет солнце. В эти часы и в мирное время пора взлетать, но задания нам пока нет. Над аэродромом трепещут жаворонки. Говорят, их тут чуть не тридцать разных видов. Забавная пташка! Повиснет в воздухе, точно на ниточке, отсвистит свою трель, метнется в сторону и опять словно прилипнет в какой-то невидимой точке.

Залюбовавшись монгольскими соловьями, мы не заметили, как на аэродром с бреющего полета выскочил наш двухмоторный бомбардировщик СБ. Самолет сел и подрулил к стоянкам. Из кабины с большим трудом выбрался комкор Смушкевич. Он сел на крыло, осторожно съехал с него и опираясь на толстую трость, заковылял нам навстречу. Переломы ног в давней аварии с трудом позволяли ему передвигаться по земле, но летал он отлично.

Мы усадили Смушкевича на патронный ящик.

- Ну, как устроились? - спросил он, глядя на наш командный пункт, который обозначала телега с бочкой воды, накрытой брезентом. Под телегой стоял телефон, от него тянулись провода до того пункта, где расположился штаб авиации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});