План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

«Мы тратили обычно целый день, расчищая улицу, с одного конца до другого, устанавливая преграды и огневые точки на западном конце, готовясь продолжать эту работу на следующий день. Но на рассвете русские начинали стрелять со своих прежних позиций на дальнем конце! Мы не сразу догадались об их уловке: они пробивали ходы между чердаками и по ночам, как крысы, перебегали обратно и устанавливали свои пулеметы за каким-нибудь окном верхнего этажа или за разрушенным дымоходом».

Понятно, почему экипажи танков так неохотно проникали в узкие улицы, где тонкую броню моторного отделения их машин легко пробивали из противотанковых ружей или брошенными сверху гранатами. Каждой атакующей группе приходилось придавать огнеметчиков для поджигания зданий. Но это было крайне рискованным занятием, потому что одна-единственная пуля превращала оператора в пылающий факел. Они имели повышенное денежное довольствие, но все равно было трудно находить достаточно добровольцев, не прибегая к дисциплинарным батальонам.

Однако в первые дни своего сентябрьского наступления немцы имели трехкратное преимущество в личном составе и более шестикратного по танкам. Что касается авиации, то она полностью доминировала в небе в светлое время. Периодом самой страшной опасности для Сталинграда было время с 14-го по 22 сентября, когда 6-я армия была относительно свежей, а русские оборонялись остатками уже сильно потрепанных частей.

Ночью 14 сентября весь фронт защитников города настолько трещал по швам, что дивизию Родимцева пришлось посылать в бой по одному батальону, как только люди строились, сойдя с переправы. В результате она была рассредоточена по обширному участку, многие вскоре оказались отрезаны и утром увидели вокруг себя незнакомую местность – пустыню, полную дыма и щебенки. Но для них был характерен упорный отказ сдаваться, пока есть патроны. Эта решимость сыграла свою роль в расстройстве немецкого наступления. Рассказ участника обороны Сталинграда, служившего в третьей роте 42-го полка, несмотря на его чрезмерно приподнятый стиль, царапающий ухо западному человеку, заслуживает того, чтобы привести его, не сокращая, потому что описываются условия уличных боев и настроение защитников.

«…Мы отходили, занимая здания одно за другим, превращая их в оборонительные узлы. Боец отползал с занятой позиции, только когда под ним горел пол и начинала тлеть одежда. На протяжении дня фашистам удалось овладеть не более чем двумя городскими кварталами.

На перекрестке Краснопитерской и Комсомольской улиц мы заняли угловой трехэтажный дом. Отсюда хорошо простреливались все подступы, и он стал нашим последним рубежом. Я приказал забаррикадировать все выходы, приспособить окна и проломы под амбразуры для ведения огня из всего имевшегося у нас оружия.

В узком окошечке полуподвала был установлен станковый пулемет с неприкосновенным запасом – последней лентой патронов. (Я решил применить его в самую критическую минуту.)

Две группы по шесть человек поднялись на третий этаж и чердак; их задача была разобрать кирпичный простенок, подготовить каменные глыбы и балки, чтобы сбрасывать их на атакующих гитлеровцев, когда они подойдут вплотную. В подвале было отведено место для тяжелораненых. Наш гарнизон состоял из 40 человек. И вот пришли тяжелые часы… Полуподвал был наполнен ранеными; в строю оставалось только 19 человек. Воды не было. Из питания осталось несколько килограммов обгоревшего зерна; немцы решили взять нас измором. Атаки прекратились, но без конца били крупнокалиберные пулеметы… Фашисты вновь идут в атаку. Я бегу вверх к своим бойцам и вижу: их худые, почерневшие лица напряжены, грязные повязки на ранах в запекшейся крови, руки крепко сжимают винтовки. В глазах нет страха. Санитарка Люба Нестеренко умирает, истекая кровью. В руке у нее бинт. Она и перед смертью хотела помочь товарищу перевязать рану, но не успела…

Фашистская атака отбита. В наступившей тишине нам было слышно, какой жестокий бой идет за Мамаев курган и в заводском районе города.

Как помочь защитникам города? Как отвлечь на себя хотя бы часть сил врага, который прекратил атаковать наш дом?

И мы решаем вывесить над нашим домом красный флаг – пусть фашисты не думают, что мы прекратили борьбу! Но у нас не было красного материала. Поняв наш замысел, один из тяжелораненых товарищей снял с себя окровавленное белье и, обтерев им кровоточащие раны, передал мне.

Фашисты закричали в рупоры: «Рус! Сдавайся! Все равно помрешь!»

В этот момент над нашим домом взвился красный флаг.

«Брешешь, паршивец! Нам еще долго жить положено», – добавил к этому мой связной рядовой Кожушко.

Следующую атаку мы вновь отбивали камнями, изредка стреляли и бросали последние гранаты. Вдруг за глухой стеной, с тыла – скрежет танковых гусениц. Противотанковых гранат у нас уже не было. Осталось только одно противотанковое ружье с тремя патронами. Я вручил это ружье бронебойщику Бердышеву и послал его черным ходом за угол, чтобы встретить танк выстрелом в упор. Но не успел этот бронебойщик занять позицию, как был схвачен фашистскими автоматчиками. Что рассказал Бердышев фашистам, не знаю, только могу предполагать, что он ввел их в заблуждение, ибо через час они начали атаку как раз с того участка, куда был направлен мой пулемет с лентой неприкосновенного запаса.

На этот раз фашисты, считая, что у нас кончились боеприпасы, так обнаглели, что стали выходить из-за укрытий в полный рост, громко галдя. Они шли вдоль улицы колонной.

Тогда я заложил последнюю ленту в станковый пулемет у полуподвального окна и всадил все 250 патронов в орущую грязно-серую фашистскую толпу. Я был ранен в руку, но пулемет не бросил. Груды трупов устлали землю. Оставшиеся в живых гитлеровцы в панике бросились к своим укрытиям. А через час они вывели нашего бронебойщика на груду развалин и расстреляли на наших глазах за то, что он показал им дорогу под огонь моего пулемета.

Больше атак не было. На дом обрушился ливень снарядов и мин. Фашисты неистовствовали, они били из всех видов оружия. Нельзя было поднять голову.

И вновь послышался зловещий шум танковых моторов. Вскоре из-за угла соседнего квартала стали выползать приземистые немецкие танки. Было ясно, что участь наша решена. Гвардейцы стали прощаться друг с другом. Мой связной финским ножом на кирпичной стене выцарапал: «Здесь сражались за Родину и погибли гвардейцы Родимцева».

21 сентября обе стороны были обессилены. Немцы очистили все русло реки Царицы и установили свои орудия в нескольких ярдах от главной пристани. Они захватили еще и большой участок площадью около полутора квадратных миль в районе застройки позади станции Сталинград-1, лежавшей между Царицей и Крутой балкой. Чуйкову пришлось перенести свой штаб из «царицынского бункера» к Мамаеву кургану, и теперь, когда район главной пристани оказался захваченным, гарнизон мог надеяться только на заводские переправы на северном конце города.

На этом этапе усилилась угроза того, что немцы в любой момент могут оказаться хозяевами всей южной половины города, вплоть до Крутой балки, так как южнее Царицы сражалась только одна оставшаяся русская часть, 92-я стрелковая бригада. Но силам Гота сильно мешали несколько отдельных очагов сопротивления, оставшихся сзади после первой танковой атаки 13-го и 14 сентября. В основном они находились вокруг гигантских элеваторов, и мы можем привести записи из дневников людей, воевавших с обеих сторон и бывших участниками одного боя.

Сначала пишет немец:

«16 сентября. Наш батальон плюс танки атакует элеватор, из которого вырывается дым, – в нем горит зерно, по-видимому, русские сами подожгли его. Варварство. Батальон несет тяжелые потери. В каждой роте осталось не более 60 человек. На элеваторе находятся не люди, а дьяволы, которых не берут ни пламя, ни пули.

18 сентября. Продолжается бой внутри элеватора. Русские внутри – обреченные люди; батальонный командир сказал: «Комиссары приказали им умереть в элеваторе».

Если все здания в Сталинграде так защищают, тогда никто из наших солдат не вернется в Германию. Сегодня получил письмо от Эльзы. Она ждет меня домой после победы.

20 сентября. Бой за элеватор все еще продолжается. Русские стреляют со всех сторон. Мы остаемся в нашем подвале; на улицу нельзя показаться. Старшину Нушке убили сегодня, когда он перебегал улицу. Бедняга, у него трое детей.

22 сентября. Сопротивление русских в элеваторе сломлено. Наши войска наступают по направлению к Волге. В здании элеватора мы нашли 40 трупов. Половина из них в морской форме – морские дьяволы. Взяли одного пленного, тяжело раненного, который не мог говорить или притворялся».

Этим «тяжело раненным» пленным был Андрей Хозяинов, из бригады морской пехоты, и его рассказ передает впечатление о характере уличных боев в Сталинграде, где личная храбрость и стойкость нескольких рядовых и младшего сержантского состава, часто отрезанных от своих и считавшихся пропавшими без вести, могли повлиять на весь ход сражения: