Брат Томас - Дин Кунц

Я подошел к Джейкобу, присел на корточки.

— Прекрасная вышивка.

— Не теряю времени даром, — он не поднимал головы, не отрывал глаз от работы.

— Это правильно.

— Кто занят — тот счастлив. — Я подозревал, мать при жизни говорила ему, как важно давать миру все то, на что ты способен.

Опять же работа позволяла ему избегать визуального контакта. В свои двадцать пять лет он уже увидел в других глазах слишком много отвращения, презрения, нездорового любопытства. И понял, что лучше не встречаться взглядом ни с кем, кроме монахинь и теми глазами, которые ты рисуешь карандашом, наполняя их нежностью и любовью.

— Все у тебя будет хорошо.

— Он хочет, чтобы я умер.

— Что он хочет и что получит — не одно и то же. Твоя мама дала ему имя Кого-не-было, потому что его никогда не было в те моменты, когда он требовался вам двоим.

— Он — Кого-не-было, и нам все равно.

— Совершенно верно. Он — Кого-не-было, но он также и Кого-не-будет. Он никогда не причинит тебе вреда, никогда не доберется до тебя, пока я здесь, пока здесь хотя бы одна сестра или брат. И они все здесь, Джейкоб, потому что ты — особенный, потому что ты дорог и им, и мне.

Подняв бесформенную голову, он встретился со мной взглядом. Не стал сразу же застенчиво отводить глаза, как бывало.

— Ты в порядке?

— Я в порядке. А ты?

— Да. Я в порядке. А ты в опасности?

Я понимал, что он отличит ложь от правды.

— Может, небольшая опасность и есть.

Взгляд его стал острым, как никогда, а вот голос еще больше смягчился.

— Ты винил себя?

— Да.

— Отпущение грехов?

— Я его получил.

— Когда?

— Вчера.

— Так ты готов?

— Надеюсь, что да, Джейкоб.

Он не только смотрел мне в глаза, но и что-то, похоже, в них отыскивал.

— Я сожалею.

— О чем ты сожалеешь, Джейкоб?

— О твоей девушке.

— Спасибо, Джейк.

— Я знаю, чего ты не знаешь.

— Чего же?

— Я знаю, что она видела в тебе, — и он склонил голову к моему плечу.

Ему удалось то, к чему стремились многие, но редко кто добивался: лишил меня дара речи.

Я обнял его, и мы застыли на добрую минуту. Слов больше не требовалось: у нас все было в порядке, мы были готовы ко всему.

Глава 48

В единственной комнате, где в настоящий момент не жили дети, Родион Романович положил на одну из кроватей большой «дипломат».

Чемоданчик принадлежал ему. Брат Леопольд ранее поднялся в его комнату в гостевом крыле и перенес чемоданчик в вездеход.

Русский откинул крышку, и я увидел два пистолета, побольше и поменьше, которые лежали в специальных углублениях.

Он достал большой.

— Это «дезерт игл» калибра ноль пятьдесят «магнум».[41] Есть еще ноль сорок четыре «магнум» и ноль триста пятьдесят семь «магнум», но ноль пятьдесят — самый громкий из всех. Вам тот грохот точно понравится.

— Сэр, в кактусовой роще вы могли бы устроить очень громкую медитацию.

— Оружие это хорошее, но отдача очень сильная, мистер Томас, поэтому я рекомендую вам взять другой пистолет.

— Благодарю вас, сэр, но нет, благодарю.

— Второй — «СИГ про» калибра ноль триста пятьдесят семь, удобный и надежный.

— Я не люблю пистолеты, сэр.

— Вы же убили тех террористов в торговом центре, мистер Томас.

— Да, сэр, но тогда я впервые в жизни нажал на спусковой крючок, и оружие принадлежало другому человеку.

— И этот пистолет принадлежит другому человеку. Это мой пистолет. Чего там, берите.

— Я обычно беру оружие только в определенных ситуациях.

— Каких ситуациях?

— При самообороне. Если на меня не нападает змея, настоящая или резиновая, я предпочитаю отмахиваться ведром.

— Сегодня я знаю вас лучше, чем вчера, мистер Томас, но, по моему разумению, в некоторых аспектах вы по-прежнему необычный молодой человек.

— Спасибо, сэр.

В «дипломате» лежали и по две снаряженные обоймы для каждого пистолета. Романович загнал по одной в рукоятки пистолетов, а запасные рассовал по карманам брюк.

Нашлось место в «дипломате» и плечевой кобуре, но ее русский брать не стал. Держа по пистолету в каждой руке, сунул их в карманы пальто. Глубокие карманы.

Вытащил руки уже без пистолетов. Карманы его хорошо сшитого пальто даже не оттопыривались.

Романович посмотрел на окно, потом на часы.

— И не подумаешь, что еще только двадцать минут четвертого.

За окном мертвенно-серый день дожидался скорейших похорон.

Закрыв крышку «дипломата», щелкнув замками и убирая чемоданчик под кровать, он добавил:

— Я искренне надеюсь, что он просто пошел не тем путем.

— Кто, сэр?

— Джон Хайнман. Я надеюсь, что он не безумен.

Безумные ученые не только опасны, они — люди скучные, а я терпеть не могу зануд.

Чтобы не отвлекать братьев от их работы, в подвал мы спустились на лифте. Музыки в кабине не было. И это радовало.

Закончив укрепление дверей (детей к тому времени уже развели бы по комнатам), монахи намеревались поднять оба лифта на второй этаж и там их обесточить.

Если бы что-то мерзкое проникло в лифтовую шахту то ли на первом, то ли на третьем этажах, кабина блокировала бы твари доступ на второй.

В кабине каждого лифта имелся аварийный люк. Но братья уже забили эти люки изнутри, так что в кабину через них никто попасть не мог.

Они вроде бы предусмотрели все, но были людьми, а потому по определению все предусмотреть не могли. Если бы мы могли предусмотреть все, то по-прежнему жили бы в раю, ничего не платили бы в круглосуточно работающих в режиме «Все, что можете съесть» салат-барах, да и дневная сетка телепрограмм была бы у нас несравненно лучше.

В подвале мы прошли в бойлерную. Шипел горящий газ, насосы урчали, техника, как и положено созданиям западного технического гения, работала безупречно.

Для того чтобы добраться до подземного убежища брата Джона, мы могли выйти в буран и на своих двоих дошагать до нового аббатства, рискуя вновь встретиться с одним из uber-скелетов. Этот маршрут следовало рекомендовать искателям приключений: экстремальные погодные условия, ужас, мороз, достаточно сильный, чтобы заморозить сопли в ноздрях, и возможность полежать в снегу, оставив после себя картину «Снежный ангел».

Служебные тоннели оберегали от капризов погоды и завывания ветра, который мог замаскировать пронзительные звуки, издаваемые чудовищами. Если эти груды костей бродили вокруг школы, дожидаясь наступления темноты, тогда мы могли безо всяких проблем добраться по тоннелю до подвала нового аббатства.

Я снял с крючка специальный ключ, которым откручивались болты стальной панели, мы присели около нее, прислушались.

— Слышите что-нибудь? — спросил я через полминуты.

— Ничего, — ответил Романович еще через полминуты.

Следующие полминуты мы прислушивались оба, потом я постучал одним пальцем по стальной панели.

И тут же из-за нее донесся перестук костей и знакомые мне пронзительные звуки, которые переполняла дикая ярость.

Закрепив болт, который я уже начал отворачивать, я вернул ключ на прежнее место.

— Сожалею, что здесь нет миссис Романович, — сказал русский, когда мы на лифте поднимались на первый этаж.

— По какой-то причине, сэр, я думал, что никакой миссис Романович нет вообще.

— Есть, мистер Томас. Мы женаты уже двадцать пять лет. У нас много общих интересов. Будь она здесь, ей бы все это очень даже понравилось.

Глава 49

Если все выходы из школы держались под наблюдением костяными часовыми, они бы, конечно, сосредоточили свое внимание на парадной двери, гаражных воротах и двери черного хода, которая вела в примыкающую к кухне раздевалку.

Романович и я решили покинуть здание через окно в кабинете сестры Анжелы, который находился далеко от всех трех дверей, в наибольшей степени интересовавших наших врагов. Хотя матери-настоятельницы в кабинете не было, на столе горела лампа.

Я указал на постеры Джорджа Вашингтона, Фланнери О'Коннор и Харпер Ли.

— У сестры есть загадка, сэр. Какую наиболее общую восхитительную черту находит она в этих людях?

Он не стал спрашивать, кто эти женщины.

— Мужество, — ответил он. — Вашингтон, несомненно, им обладал. Мисс О'Коннор страдала от волчанки, но не позволяла болезни победить ее. И мисс Ли требовалось мужество, чтобы жить в этой стране в то время, опубликовать ту книгу и иметь дело с фанатиками, которых разозлил нарисованный ею их портрет.

— Две были писательницами, вы воспользовались преимуществом библиотекаря.

Я выключил лампу и раздвинул занавески.

— Там все белым-бело, — покачал головой Романович. — Мы заблудимся, отойдя на десять шагов от школы.