Язычники - Сергей Другаль

Папаша Харисидис поперхнулся коньяком и взволнованно прошелся по кабинету.

— Слэнг, — с чувством сказал он. — Казните меня, я было подумал о вас не так, но вы просто альтруист, что крайне редко в наше время. Я ценю это качество у своих вкладчиков, ну да вы ведь тоже мой вкладчик, где еще можно держать капитал в наше время… — Банкир повозился с клавиатурой компьютера, глянул на дисплей, довольно оттопырил губу. — Э, да вы еще и мой должник… ладно, только из уважения к вам погашу часть ссуды, при условии, что вам удастся показать фильм по видеосети. Вкладчики будут в восторге.

Тим машинально собрал и уложил аппаратуру, разместил в чемоданчике кассеты и направился к выходу. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь фигурально, вышиблен из седла. Земля качалась под ним, и рушились устои. Банкир провожал его, приобняв за плечи, просил заходить по четвергам, парни, я скажу, пропустят (парни из синдиката убрали с глаз долой дубинки), хвалил фильм.

— А этот вид через замочную скважину и переход на крупный план, моя преподлейшая физиономия, а! И смущенное личико инспектора, но сколько в ней непосредственности и обаяния. А пачка паунтов. Я, знаете, всегда расплачиваюсь наличными — это впечатляет!

…Несколько позже ушла Бьюти Жих, самая удачливая из его сотрудниц. У нее неожиданно открылся бас, что в сочетании с весьма выпуклой фигурой обеспечивало ей такие гонорары, что Тим только ахнул, услышав сумму.

После Бьюти пришлось расстаться и с Пупсом-невидимкой. Это был дока по съемкам в темноте, незаменимый специалист по подглядыванию из-за угла. В своем камуфляжном плаще, присоске-маске, громадных очках ночного видения, в электронных ушах он походил на вымершую летучую мышь, чем весьма гордился. Пупс ушел в синдикат после того, как Тим отказался оплатить его счет за пребывание в больнице по поводу сложного перелома крестца. Это производственное увечье Пупс получил, выслеживая чемпиона по пинкам с разбегу: в свободное от тренировок время Зат Пухл занимался сводничеством, это чемпион-то, гордость нации… Пупс изловчился и спас дорогую съемочную аппаратуру, но обозленный Зат сильно помял ценного работника.

Пупс заявился к Тиму через месяц после своего ухода. Передвигался он отставляя в сторону крестец, но с бывшим шефом говорил не скрывая снисходительной жалости. К тому времени Тим уже почти созрел. Он грустно кивал, со всем соглашаясь. Да, вступление в синдикат неизбежно, конечно, одиночке с такой профессией трудно, но он привык к самостоятельности, вот в чем дело. Впрочем, он еще подумает.

— Чего там думать, мне просто смешно, — непочтительно сказал Пупс-невидимка. — Мне смешно, что господин советник так церемонятся с вами.

Действительно, чего там думать, когда все кредиты исчерпаны и оборудование, редкостное, уникальное оборудование для съемок в инфракрасных лучах, для видения сквозь стены, для подслушивания на любом мыслимом расстоянии, и запонки-транзисторы для служебной связи, и парики, и маски-фильтры из мягкого пластика, и прекрасный лимузин, и даже гипноизлучатель в виде медальона с шершавым лунным камнем — прощальный подарок Бьюти — все, что так дорого было сердцу Тима, все пошло за полцены в тот же синдикат. И это было еще удивительно: приемыши из синдиката могли просто пришить Тима, дело житейское.

Так Тимоти Слэнг, живое воплощение десяти заповедей, знаток морали и страж ее, завершил свою карьеру. Впереди ничего не было, пустота и безнадежность. Тим стал бродягой, вульгарным вымогателем, когда можно было вымогать, и попрошайкой во всех остальных случаях. Таких бродяг великое множество на дорогах маленькой, но великой страны всеобщего благоденствия. Он ночевал в зарослях синтетического кустарника, питался щедротами папаши Харисидиса и, опускаясь все ниже, решился на грабеж. Еще днем он высмотрел этот коттедж, уловил признаки запустения и решил, что дом необитаем. В коттеджах с воздушными фильтрами, известно, живут люди богатые, и потому в любом случае удастся раздобыть кое-что из одежды. Тима особенно угнетало отсутствие приличного костюма. Бродяга, если он хочет преуспеть, должен быть хороню одет. Тим знал, чем рискует: его приметы — и отпечатки пальцев, и формула пота и слюны — все эти данные хранились закодированными в ведомстве охраны прав граждан Министерства всеобщего успокоения. Закон Джанатии, страны всеобщего благоденствия, мудро охранял каждого от каждого, и досье на каждого велось со дня рождения и еще долго после смерти. Как специалист Тим понимал, что тотальная слежка равносильна отсутствию всякой слежки, но тем не менее для полиции не составит труда упечь его в кутузку на пару лет. Последняя отсидка была недолгой, но приятных воспоминаний не вызывала. Будь у него деньги, он в первой же аптеке приобрел бы набор таблеток, прием которых внутрь меняет не только формулу запаха, но даже тембр голоса, цвет кожи и узоры на пальцах. Но будь у него деньги, черта бы он полез в чужой дом, хотя бы и необитаемый. Для одинокого бродяги грабеж — последнее дело.

Тим сел на корточки под окном и прислушался: в доме было тихо. Нет, оказывается, ползать на брюхе — не велико удовольствие. Бедный Пупс, сколько раз он приходил после дежурства ободранный и грязный, надо было оплатить ему счет за больницу, какие-то деньги еще были… Снизу было видно, как в оконном стекле зеркально отражались писанные на облаках слова «Перемен к лучшему не бывает». Так и есть, подумал Тим, так и есть. Он потянул створку, и она поддалась неожиданно легко. Тим лег на подоконник. Неловко перевалился через него и услышал, как хлопнули внутренние раздвижные ставни. Густой мрак окутал Тима. Он поднялся, хрустнув коленками, медленно выходя из предынфарктного состояния. Здесь дышалось легко и без маски.

— Вы можете сесть, кресло справа от вас, — раздался в комнате хорошо поставленный баритон.

— Благодарю, — машинально ответил Тим. В голове его все перепуталось и стучала, билась мысль: пропал, совсем пропал. Зачем он полез сюда? Как хорошо было бы сейчас лежать на надувном матрасике, вести с соседом тихий разговор, смотреть вслед темным силуэтам проносящихся на шоссе лимузинов и помнить лишь о том, чтобы вовремя убраться утром, парни из раздачи не любят, когда на обочинах поздно встают… Этот тип, конечно, видит в темноте. Тим двинулся вправо, нашарил кресло и сел. Он вытянул усталые ноги, закрыл глаза и стал повторять в уме десять заповедей. Он никогда не задумывался над первой: «Аз есмь господь Бог твой; да не будут тебе бози инии, разве Мене». И вторая — «Не сотвори себе кумира и всякого подобия, елика на небеси горе и елика на земли низу, и елика в водах под землею; да не поклонишися им, ни послужиши им» как-то не задевало его. Для Тима повторение заповедей было похоже на аутотренинг, вызывало приятную пустоту в голове. «Не приемли имене Господа Бога твоего всуе», — в третьей заповеди что-то есть, ну а четвертая была законодательно закреплена в Джанатии: «Помни день субботний, еже святити его: шесть дней делай, и сотвориши в них вся дела твоя; в день же седьмый суббота Господу Богу твоему». Стало действительно легче. «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли», ох, когда бы этого было достаточно для благоденствия, как почитали бы родителей своих джанатийцы, мама, пожалей меня, убогого. «Не убий» — шестая заповедь, кстати, почему шестая, не первая. Грешен, задаю вопросы. Господу виднее. «Не прелюбы сотвори» — какие там к черту прелюбы в таком возрасте и состоянии. «Не укради» — вот он, восьмой грех, за него и кара.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});