От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии - Генри Мортон

Я попрощался с друзьями из кремонской Школы Страдивари и подумал, как странно, что доктор Бёрни, совершивший музыкальное турне по Европе всего лишь через тридцать три года со дня смерти Страдивари, ни разу его не упомянул. Он даже и в Кремону не ездил. А вот кто посетил Кремону за тридцать шесть лет до рождения Страдивари, так это наш добрый старый гурман Томас Кориэт. Он написал: «Я ел жареных лягушек в этом городе. Это блюдо едят во многих итальянских городах. Подали их с интересным соусом, вкусно, ничего не скажешь. Голову и передние лапки у них отрезают».

7

Когда ехал в Мантую — находится она примерно в сорока милях к востоку от Кремоны, — размышлял о том, что так близко расположенных друг к другу знаменитых городов больше, пожалуй, нигде в мире не встретишь. Каждые тридцать-сорок миль ты въезжаешь еще в одно место с богатым историческим прошлым и благородным культурным наследием. Когда-то приходилось добираться до них целый день, а теперь на это уходит час езды на автомобиле. Милан и Павию разделяют двадцать миль; Павию и Пьяченцу — тридцать; Кремону и Парму — всего лишь двадцать пять; от Пармы До Модены расстояние в тридцать миль, а от Модены до Болоньи — двадцать пять. Вот так, от города к городу, вы можете путешествовать по этой большой долине. Многие города до сих пор сохранили часть крепостных стен, но все они окружены стенами духовными: в отношениях близких соседей чувствуется некоторая отчужденность, заносчивость, которая делает историю Северной Италии похожей на греческие государства за четыре века до новой эры. До сих пор повсюду говорят на местных диалектах, но путешественник, разумеется, это лишь чувствует, а не знает доподлинно. Нужно хорошо знать крестьян Ломбардии, чтобы понимать, насколько это для них важно. Во время последней войны Стюарт Худ сбежал из плена и находился в Ломбардии и Эмилии. Он написал в своих мемуарах об итальянском нижнем сословии: «От деревни к деревне и от долины к долине диалекты разные, но общее у них — носовые согласные и умлауты. Они произносят „fueg“, а имеют в виду fuoco: огонь. Говорят vin с долгим г и носовым п — и это значит — вино. Брюки у них braghe. Я припомнил, что когда-то это была Цизальпинская Галлия».

Когда в Мантуе я вышел на улицу, полнолуние превратило город в оперную декорацию. Лунный свет подчеркнул тени. Каждая колоннада — сцена для драматического представления, каждый перекресток — место для романтического свидания. Из глубокого сумрака, купаясь в зеленых лучах, выступали башни и кампанилы. Самое больше впечатление произвел на меня дворец Гонзага: луна прикоснулась к зубцам крепостных стен, выхватила часть здания. Стоящий на берегу озера дворец словно бы притаился, скорчился в темноте. Я смотрел на ряды окон и представлял за ними пустое здание с мраморными лестницами и безлюдными комнатами, в которых лунный свет причудливо расчертил полы. Я посмотрел наверх, чуть ли не надеясь увидеть за окном белое лицо, глядящее на лунную площадь.

Вместо оркестра, которого требовала эта картина, на зачарованные улицы — словно по повелению взмахнувшего вилами Сатаны — ворвались молодые люди на красных мотоциклах. Колоннады множились, подчеркивая чудовищность происходящего. Заслышав отдаленный вой, отмечавший продвижение колонны, я готовился к новому натиску, но мотоциклисты появлялись неожиданно. Оглушительный шум и треск заполнял все углы и закоулки древнего города.

Я сидел в кафе, восхищаясь луной и ненавидя мотоциклистов, и тут к моему столику подошел печальный маленький итальянец. На меланхолическом лице было написано, что от жизни он ничего не ждет, кроме очередного несчастья. Итальянец сказал, что, судя по всему, я американец. Когда мы этот вопрос прояснили, он сообщил, что работал переводчиком при американской армии. Я пригласил его за свой столик и заказал для него эспрессо. Человеком он оказался приятным, к тому же был хорошо знаком с историей Милана.

Итальянец рассказал, что во дворце Мантуи живет до сих пор граф Кастильоне и что у него есть рукопись его предка «Придворный» («Il Cortigiano»). «Книга, — сказал мой новый знакомец, — хранится в банке, в обитой бархатом коробке». Он видел ее, она прекрасно написана венецианским рукописным шрифтом.

Перейдя к более насущным вопросам, он сказал, что другие страны живут богато и спокойно. Как бы ему хотелось уехать в Америку, даже в его возрасте. Он признался, что заработанных денег ему хватает только на полмесяца, а потом приходится искать временную работу, чтобы как-то продержаться до получки. Без обиняков он заявил, что не станет гордиться, а с удовольствием примет от меня несколько лир за то, что покажет мне достопримечательности Мантуи. Я намекнул, что хотел бы взглянуть на рукопись «Придворного», но он ответил, что это вряд ли возможно, так как графа в данный момент в Мантуе нет. Поспешно сменив тему, спросил, знаю ли я об умершем в Мантуе достопочтенном англичанине по имени синьор Джакомо Критонио. Я ответил, что имя это не похоже на английское, но он возразил: «Не может быть, чтобы вы не слышали об этом человеке». Затем предложил отвести меня в церковь и показать могилу. Было уже поздно, но прогулка по ночной Мантуе показалась мне интересной, и вскоре мы шагали по безмолвным глухим улицам. В темное время суток казалось, что проснувшееся в ночи Средневековье вытесняет дух Возрождения. Пришли, наконец, к церкви Святого Симона, которая, как я и предполагал, оказалась закрыта и заперта на замок. Знакомец мой ничуть не расстроился, а, попросив минутку подождать его, растворился в темноте.

Я стоял в бедном переулке. Свет уличного фонаря слабо освещал обшарпанные дома и аркаду. Чувствовал я себя, будто актер, играющий второстепенную роль в шекспировской комедии. «Какой-нибудь абсурдный персонаж, вроде Гоббо, — думал я, — отворит сейчас окно и скажет: „Да благословит вас Господь, ваше сиятельство!“». Словно в ответ на мои фантазии, под фонарем, возле угла, появился маленький итальянец и драматическим жестом поманил меня за собой. Миновав небольшой пустырь, мы вышли в задний двор. Там нас ждала старая женщина со связкой ключей. Она отворила тяжелые старинные ворота, и мы вошли в церковь с заднего хода. Итальянец шел впереди с зажженным фитилем. Он поднял его над головой, и я прочитал эпитафию, выгравированную на стене:

ПАМЯТИ ДЖЕЙМСА КРАЙТОНА[42]

из Элиока и Клуни, благодаря своим необычайным талантам, достижениям в самых разнообразных областях знания вошедшего в историю как Крайтон Поразительный.

Он покинул нас в ранней молодости, однако же успел прославиться достижениями на ниве науки и светскими успехами. Это был рыцарь, человек чести, широко эрудированный и искусно владевший оружием, красноречивый и здравомыслящий. Родился в Элиоке, графство Дамфрис, Шотландия, 19 августа 1560 г. Ушел из жизни в Мантуе 3 июля 1582 г. Останки его погребены в этой церкви.