Нубийский принц - Хуан Бонилья

Лусмила больше не моталась по всему миру, разыскивая трофеи, она перебралась в Нью-Йорк и сделалась заместителем директора тамошнего офиса; Докторша восстановила коллекцию необрезанных книг и выяснила — не спрашивайте меня как, — что старый кубинец, ее единственный соперник, умер от инфаркта, а наследники продали его библиотеку книготорговцу из Старой Гаваны. Кармен с каждым днем казалась еще более потерянной, еще сильнее усталой от себя самой и всех нас: похоже, администрация Клуба окончательно в ней разочаровалась и поставила крест на ее карьере. Докторша подозревала, что ее дни сочтены, что в один прекрасный день Лусмила вернется в Барселону, чтобы сместить бывшую начальницу с ее поста.

В том году я сделал два важных открытия. Одно из них касалось семян подсолнуха как инструмента для погружения в себя. Я превратился в настоящего фаната семечек: каждый вечер открывал пакет, набирал полную горсть и улетал на небеса. Я лузгал их механически, витая в облаках, придумывая истории, которые тут же забывал, вновь и вновь переосмысливая прошлое, пока оно не теряло всякую связь с реальностью. Я мог грызть семечки часами, забывая обо всех бедах и не отвлекаясь на происходящее во внешнем мире. В такие минуты я не помнил самого себя: даже устраиваясь с пакетом перед телевизором, я все равно впадал в подсолнечную нирвану и вскоре переставал понимать, что происходит на экране. Тело мое превращалось в автомат для поедания семечек, а мозг — в инструмент для преображения реальности. Постепенно семечки заменили мне ежевечерние игры в интервью: прежде я изображал астронавтов и кинозвезд, теперь же, высаживая деревце за деревцем, пытался превратить былое в цветущий сад. Вторым открытием стал Ницше, точнее, его главный персонаж: сверхчеловек. Я твердо знал, что современный сверхчеловек не отшельник, который скитается по горам, громким криком возвещая о своем презрении к миру, а кто-то вроде меня, тот, кого не трогают чужие страдания, тот, кто свыкся с царящей вокруг тьмой и мерзостью и научился использовать их в своих целях, не опасаясь угрызений совести. В наш век каждый второй стал сверхчеловеком; тому, кто встает в семь утра, битый час мучается в пробке, чтобы добраться до ненавистной работы, просиживает там день напролет, принимая решения, отдавая распоряжения и выполняя приказы, в которых не видит ни капли смысла, занимаясь вещами, о которых забывает, едва выйдя за порог своего кабинета, потом, выдержав еще одну пробку, возвращается домой к жене, мужу или детям, а по сути, совершенно чужим людям, главная забота которых состоит в том, чтобы найти передачу на свой вкус и уставиться в телевизор, приходилось быть сверхчеловеком, чтобы выжить, и не только ему, но и большинству его соседей, коллег, друзей и врагов. Никто из них даже не подозревал, что он сверхчеловек, но их неведение лишь подтверждало мою правоту. Это маленькое открытие произвело на меня такое впечатление, что я сменил пароль для электронной почты со “Всевидящего Автора” на “Заратустру”. Мне по-прежнему не хватало всевидящего автора, который поведал бы, что стало с нубийскими принцами, ведь я так и не смог выбросить их из головы — если бы налог на эротические фантазии и вправду существовал, я неизбежно разорился бы, — прогнать из своих снов, закрыть им доступ в идеальный мир, в который я погружался во время подсолнечных бдений. Всевидящий автор рассказал бы мне о том, как сложились судьбы Ирене и Бу, подвел итог нашей истории и избавил меня от чувства вины. А иначе оставалось только признать себя сверхчеловеком. Стивен Кинг сказал, что в любом повествовании должна быть какая-нибудь трансформация, метаморфоза. Рассказывая вам о своей жизни — а рассказывать значит осмысливать, раскладывать по полочкам, — я проследил путь, проделанный мною от тонкокожего юнца, не способного вынести тяжкое бремя реальности, к человеку, для которого все остальные не более чем голограммы или бесплотные тени, к тому, кто предпочитает наблюдать за пьесой жизни из зрительного зала, без страха перед бездной, равнодушный к злословию, нечувствительный к ударам судьбы. Вы скажете: большое дело возомнить себя сверхчеловеком, но мне стало легче, а это не так уж мало. Во-первых, прекратился ночной зуд, во-вторых, вернулось желание, и я старался утолить его, когда только мог, с каждым из найденных мной трофеев женского рода, а порой — что уж тут скрывать — и с Докторшей, коллекции которой теперь ничто не угрожало. Я догадывался, что, лаская меня, Кармен бесплатно использует совсем другой образ, и потому не считал нужным смирять собственную фантазию, воображая на ее месте кого-нибудь из трофеев, недоступных мне в реальности, поскольку я дал зарок больше никогда не иметь дела с мужчинами.

Стивен Кинг советует приберегать самое интересное напоследок. Что ж, я прилежный ученик. Напоследок я оставил рассказ о своем последнем открытии. Как-то ночью, на острове Фуэртевентура Канарского архипелага, где как раз начинался сезон кораблекрушений, меня разбудил телефонный звонок. Прежде чем ответить, я произнес скороговоркой: “Мойсес Фруассар Кальдерон, двадцать девять лет, Ла-Флорида, 15-Б, сверхчеловек и пожиратель семечек”. Звонило доверенное лицо из береговой охраны, с которым меня свел мой кадисский осведомитель. На океанских просторах перевернулось очередное утлое суденышко, и тридцать шесть пассажиров оказались обречены на верную смерть: большинство из них не умели плавать и быстро пошли ко дну. К счастью, всех успели спасти. Жандарм был в курсе, что перед этим я трижды потерпел неудачу, и поспешил меня ободрить:

— Среди них есть действительно выдающийся экземпляр, и ты как пить дать его заполучишь.

Я поспешил в комендатуру. На полу в тесном, пропахшем хлоркой, лишенном какой бы то ни было вентиляции, кроме приоткрытой двери, закутке, скрючившись и опустив голову на руки, сидел Бу, дрожащий, измученный, беззащитный, каким я прежде никогда его не видел. Мой осведомитель оставил нас наедине, на прощание хлопнув меня по спине и пожелав счастливой охоты. Мы долго смотрели друг на друга. Глаза нубийца были полны слез, то ли от боли, то ли от хлорки, но он не желал опускать взгляд, изо всех сил сжимал челюсти, чтобы не было слышно, как стучат зубы, и даже сбросил укрывавшее его плечи одеяло.

Мою улыбку Бу оставил без ответа. Я несколько раз повторил про себя вопрос, перефразируя его и меняя местами слова, пока не решил ограничиться одним словом, чтобы не выдать своего волнения:

— Ирене?

Нубиец не ответил. Он тратил все силы на то, чтобы унять дрожь. Теперь Бу был в моих руках; я знал, что в Клубе места для нубийца не найдется, ни в Нью-Йорке, ни в Париже, ни в Берлине, ни, разумеется, в Барселоне: на то, что Докторша проявит милосердие и согласится дать мятежнику еще один шанс, рассчитывать не приходилось. И все же в моих силах было забрать Бу из комендатуры и спасти от репатриации. Впрочем, его могли не выслать на родину сразу, а посадить в одну из крепостей, которыми изобиловал пейзаж Канарских островов. А из крепости можно убежать. Рассуждая так, я пытался успокоить свою совесть, доказать самому себе, что если нубийца и депортируют, то не по моей вине. Мой приятель из жандармерии несказанно удивился бы, узнав, что его негр не подошел.