Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

— Ох, Гриша, сказка продолжается. Но пока нам, пожалуй, хватит. Ночь ведь еще впереди?

«Ой-ей-ей», — подумал Шульгин, но ответил бодро:

— Это точно. Да не возись ты с этим поясом, вон, надень колготки, и все. «Анжелику» эту, здесь застежка впереди, и никаких пуговиц…

— Ты-то откуда про эти тонкости знаешь? — Зоя как-то странно, наверное, заимствованным в одной из ролей образом на него поглядывала, улыбалась смутно и кокетливо, вообще вела себя подобно юной девушке, только что познавшей радости плотской любви. Смущалась будто бы, одеваясь на глазах у мужчины, одновременно принимая привлекательные и моментами двусмысленные позы.

«Она что-то чувствует, — сообразил Сашка. — Не ведут себя так жены по второму десятку лет супружества. Другое дело, женщина ее возраста, только что начавшая изменять мужу, вполне могла бы подсознательно начать в девочку играть. Ситуативно». Тон у нее стал этаким игривым. Плечиком двинула, надевая бюстгальтер.

— И кто вообще все это придумал и сделал, в какой стране?

— Что, языки забыла? На этикетках и пакетах все написано…

— Не морочь мне голову, — перешла она на обычные интонации. — Ни во Франции, ни в Италии ничего подобно не существует. Наши в прошлом году ездили на гастроли, кое-что привезли, и журналов модных кучу. Это совсем не оттуда…

— А ты посмотри, там где-то должно быть написано: «Коллекция такого-то года», и адрес фирмы.

Шульгин, большой любитель женщин, в тонкостях туалетов, а особенно нижнего белья, разбирался неплохо. Знал, в отличие от большинства сверстников, чем в советской стране можно по-настоящему очаровать девушку. И не стеснялся вручать им такие «сувениры», в то время как соперники ограничивались цветами и конфетами, отчего и проигрывали соревнование за сердце и тело.

— И что? — поводила пальцем по строчкам. — Здесь написано — тысяча девятьсот восемьдесят третий. Осенняя коллекция. Париж, рю де ла Пе… Что это означает?

— То самое. Наши цифры, только наоборот. Похоже?

Зоя швырнула на ковер юбку, которую только что собиралась надеть, села на пуфик, уперлась локтями в колени.

— Шестаков, ты мне столько за две недели загадок назагадывал! Чекистов убивал, к Власьеву отвез, скрылся неизвестно куда, появился на танке, сюда притащил, имел меня, как ни разу в жизни не умел, барахло чужих баб предлагаешь, а теперь еще и восемьдесят третий год! Я с ума сошла? Нет, не похоже. Такого не придумаешь и в бреду. — Она ногой, обтянутой темно-золотой лайкрой, отбросила коробку с шикарными туфельками на десятисантиметровой шпильке. — Рассказывай, или я никуда не пойду!

— А куда денешься? — Пора и власть употребить, хотя бы тем, наркомовским тоном, к которому она привыкла. — От нас тут все равно ничего не зависит. Собирайся, десять минут на все. На той полке какая-то косметика, посмотри, может, что понравится. Я сейчас вернусь, и пойдем. Власьев тоже в недоумениях пребывает, да и мальчишки скоро искать нас начнут…

Он резко вышел из комнаты. У себя сбросил остатки наркомовской униформы, подумал, не облачиться ли в джинсы и свитер, но решил, что чересчур будет, ограничился легким костюмом цвета хаки, белой рубашкой без галстука, мягкими коричневыми туфлями типа мокасин. Все это позаимствовал из шкафа Новикова. Его собственные одежды телу наркома были малы размера на три.

Получилось весьма авангардно. Не суровый «командир производства», а что-то вроде инструктора ЦК КПСС на летнем отдыхе. Брежневской эпохи, конечно.

В боковой карман сунул золотой портсигар, набитый «Кэмелом», зажигалку «Зиппо». Поправил перед зеркалом прическу. А что, в любую московскую компанию вполне идти можно. Сойдет товарищ Шестаков за продвинутого интеллектуала. Еще и фурор произведет среди посетительниц Домжура или Клуба архитекторов.

Зашел за Зоей. Та, несмотря на расстроенность чувств, одеваться уже закончила. Как он и рассчитывал, вскрикнула:

— Гриша! Это — ты?

— А ты — эта? — ответил адекватно. Стал рядом с ней перед зеркалом, изобразил на лице скабрезную улыбку, что всегда ему так удавалась. Приобнял за талию.

— Гриша, но я действительно ничего, совершенно ничего не понимаю! Это же абсолютное и полное сумасшествие!

— Он не страдал манией величия, он ею наслаждался, — припомнил Шульгин очередную медицинскую присказку. — Вот и наслаждайся. Теперь нам надо так же доходчиво объяснить Николаю Александровичу, что мечты сбываются не только в сказках…

Власьев, увлеченно перебиравший действительно незаурядную коллекцию ружей и винтовок, собранную друзьями и выставленную в застекленных шкафах и открытых пирамидах по периметру холла, увидел входящих Зою с Григорием и натуральным образом обалдел. «Сего числа», как говорили на царском Балтийском флоте.

Но все ж таки этот «отшельник», которому было полных тридцать лет к моменту Февральской революции и октябрьского переворота, имевший штаб-офицерский чин, состоявший в Гвардейском флотском экипаже, посещавший если не императорские, то великокняжеские балы, адаптировался к неожиданностям легче, чем представители «правящего ныне класса».

Две недели, прошедшие между первым и последним появлением бывшего юнкера флота на его кордоне, тоже дали обильную пищу для размышлений привыкшему к одиночеству, крайне неглупому человеку.

Он встал навстречу великолепно выглядящей паре, изобразил нечто вроде полупоклона-реверанса, пародируя манеры восемнадцатого, и то и семнадцатого века.

— Кажется, мы к чему-то настоящему подошли. Вы совершенно великолепны, Зоя Федоровна, да и вам, Григорий Петрович, этот костюм куда больше идет, чем прежний…

Он видел, что глаза женщины сияют именно тем образом, что бывает после… Понятно, о чем речь. Увы, давно уже ему ничего подобного не доставалось, кроме деревенских девок, соглашавшихся поваляться с «дядей Колей» и унести домой кабаний окорочок. А прелестницы Гельсингфорса и Питера сохранились только в долговременной памяти.

Ах, как было здорово! Офицеры линкора выходили в город, на Эспланаду и проспект Александра Второго, как один, в одинаковых белых кителях и белых брюках, белых замшевых туфлях, темно-красных шелковых носках и с такими же темно-красными платочками, уголком торчавшими из карманов кителей. Только золотые погоны отличались количеством звездочек и просветов. Такова была традиция кают-компании — при совместных выходах точно следовать форме одежды старшего офицера во всех ее мельчайших подробностях. Начинали гулянку в «Берсе», расположенном в уютном и прохладном погребке, а потом и дальше, дальше… Часикам к пяти утра возвращались на борт, а в восемь — подъем флага, как всегда, и служба.

— Я тут без вас немного распорядился, — словно бы смущенно сказал Власьев. — Горячие блюда готовить не взялся, а так закусить есть чем… — Он указал на небольшой журнальный столик правее камина. — Надеюсь, Григорий Петрович, вы наконец проясните… Упаси бог, отнюдь не настаиваю, мне и так неплохо, четвертую жизнь с вашей помощью живу, однако же интересно…

Шульгин понял, что, накрывая стол, кормя и занимая ребятишек, Власьев основательно приложился, было к чему, в баре и кухонных шкафах не одна сотня бутылок хранилась, изысканнейших сортов и марок. И душевное состояние требовало. Легко ли случившееся воспринять и наедине с собой пережить?

— Так. Генка, Вовка, идите в соседнюю комнату, там книжек интересных много, а мы тут будем курить и о взрослых делах разговаривать.

Ребята привыкли, что с отцом не спорят. Быстренько перебежали, куда указано. Взрослые остались втроем.

Зоя, продолжая демонстрировать непривычные Шестакову, но вполне понятные Шульгину качества, вместе с мужчинами выпила, закусила балыком и тут же потянулась к папиросе. Еще две стопки, и ей совсем станет безразлично, где и почему она оказалась. В тишине и покое — вот и ладно.

Не то — Власьев.

Ему Сашка, учитывая предыдущие приключения, в том числе и посещение квартиры на Столешниковом, минуя фактор матрицы, изложил адаптированный вариант событий. О посетивших Землю пришельцах, о том, как кое-кто из них в собственных интересах решил привлечь наркома Шестакова на свою сторону и снабдил его определенными сверхъестественными способностями… Лихарев, с которым бывший старший лейтенант имел удовольствие лично познакомиться, тоже работал на инопланетян.

— Не смею спорить. Весьма странной фигурой он мне показался. И квартирка его, и разговоры, что он вел. В каком, простите, году это случилось? — спросил Власьев, наливая себе еще.

— Да только что, с восьмого января начиная, вы что, так и не поняли?

— Понял. А в двадцать первом, когда Кронштадт и меня спасали, они вами не руководили?

— Определенно нет, — ответил Сашка, потому что действительно был в этом убежден.