Варшавское восстание и бои за Польшу, 1944–1945 гг. - Николай Леонидович Плиско

развиваться в безопасности, благосостоянии и свободе».

Вернувшись в Лондон, Миколайчик сообщил членам своего правительства, что «в вопросе наших восточных границ мы стоим перед общим фронтом великих держав. И ни одно из них и пальцем не пошевелит в защиту наших прав на востоке».

В конце он заявил: «Перед нами голая действительность. Без признания линии Керзона и «формального уважения ПКНО невозможно уладить польско-советские отношения».

В случае же согласия на линию Керзона, имеется возможность получить гарантии Англии и СССР по вопросу присоединения к Польше Восточной Пруссии (без Кенигсберга), Данцига, Щецинского Поморья по Одру и дальше на юг земель, расположенных вдоль Одры, а также всей Силезии».

По мнению Черчилля, отказ от признания линии Керзона будет «убийством для правительства, народа и его независимости. И гражданская война не дает никаких шансов для лондонских поляков, поскольку люблинский комитет имеет за собой Красную Армию». Это была весьма правильная и трезвая оценка ситуации.

Позиция англичан на тот момент была хорошо известна: польские иллюзии о вооруженном вмешательстве Англии Черчилль решительно отметал.

Миколайчик ясно понял и попытался довести до сознания членов эмигрантского правительства мысль о том, что после московской конференции «следует считать исключенным любой компромисс со стороны Москвы, более удобный, чем линия Керзона. И Запад здесь не поможет.

И далее подчеркнул, что «альтернатива противопоставления российским требованиям, опираясь только и исключительно на легальность правительства (эмигрантского) является совершенно нереальной».

С. Миколайчик еще 24 ноября 1944 года, сразу же после поражения Варшавского восстания, вышел из состава эмигрантского правительства, не разделяя мнения последнего о невозможности компромисса с СССР и уступок по вопросу о границе. Вместе с ним ушло в отставку и прежнее правительство.

Однако существует мнение, что Миколайчик сделал это по настоятельному совету Черчилля, который, планируя дальнейший политический расклад, якобы сказал ему: «Мне нужен свой человек в будущем польском правительстве».

Лондонские поляки 29 ноября 1944 года создали новый кабинет министров во главе с предвоенным заместителем министра иностранных дел Арцишевским.

Его в свое время доставили из Польши, где он скрывался в глухой деревне, помыли, подкормили, подлечили — и держали наготове. Как говорится, на «скамейке запасных».

Теперь и он пригодился, старичок, извлеченный из нафталина. Англичане, как всегда, были предусмотрительны.

Однако времена изменились, и кабинет Арцишевского правительство Черчилля практически не принимало всерьез. Ни самого премьера, ни членов его правительства высшие английские чиновники не удостаивали аудиенциями.

Англичане имели дело только с польским послом — и то по старой памяти. Хотя формально относились к польским министрам вполне лояльно и даже симпатично: снабжали продовольственными талонами, табаком, ордерами на одежду и обувь.

Уменьшавшееся с каждым днем значение поляков-эмигрантов явно показало Москве, что судьбы членов подпольного правительства в Польше надо решать.

Но об их будущем думал и Миколайчик, не оставлявший надежды сформировать свое правительство, устраивающее Москву и Лондон и приемлемое в Польше. Он предлагал всевозможные составы будущего кабинета, включая и не включая «люблинских поляков», но главное — старался обеспечить личную безопасность подпольного правительства в Польше, его основных деятелей.

Позиция же английского правительства по польскому вопросу была выражена в те дни с беспримерным цинизмом одним из крупных чиновников.

17 ноября мистер Дарбин, ближайший сотрудник вице-премьера Англии К. Этли, сказал «совершенно доверительно» одному из польских эмигрантских чиновников: «Дело Польши — дело проигранное. Англия и Америка не сделают ничего, чтобы противостоять требованиям СССР, касающимся Восточной Европы. Линия англо-советского конфликта лежит в Германии. Все, что находится восточнее Германии, англосаксов сегодня не интересует и не может интересовать».

Польша всегда была для Европы разменной монетой. Не очень крупной, но зато — весьма звонкой…

А характеризуя политику Черчилля, англичанин добавил: «С присущими британцам лицемерием и ханжеством мы придумаем какую-нибудь формулку, которая оправдает нас перед нашей собственной совестью в отношении Польши».

Он подчеркивал: «Польша находится в зоне советских интересов, и англичане так долго, как долго это будет необходимо для сохранения хороших отношений с СССР, ничего не предпримут, чтобы поправить положение Польши и поляков».

Англичане не отталкивали лондонских поляков целиком, это было не в их привычках. Они действовали, скорее, по принципу, сформулированному Достоевским в «Бесах»: нам любая грязная кучка пригодится!

В руководстве СССР советско-польская граница 1939 года, установленная на основе этнического принципа, рассматривалась как незыблемый постулат всей концепции отношений с будущей Польшей. С этой границей связывались проблема как послевоенной безопасности обеих стран, так и внутренней стабильности Польши.

Из этого следует и неизменность позиции Сталина по польскому вопросу: СССР нуждается в сильном, однонациональном и дружественном СССР государстве.

Говоря о дружественной Польше, Сталин имел в виду не только и не столько простое добрососедство, но изменение спектра политических сил в польском правительстве, удаление от власти непримиримых антисоветских и крайне правых деятелей и допуск к власти коммунистов.

Для Запада партнерские отношения с Москвой имели приоритет. Польша, конечно, была важным звеном в их международной политике, но общие интересы антигитлеровской коалиции были важнее.

Запад тщательно избегал всего, что могло привести хотя бы к небольшому конфликту с СССР. Поэтому он постоянно оказывал давление на Польшу, добиваясь уступок Сталину, считая обоснованным стремление советского руководства обеспечить безопасность западных границ СССР после войны.

В связи с этим западные политики и поддерживали идею превращения Польши в однонациональное государство между линией Керзона и Одером.

Все это прекрасно понимал Сталин, понимали в Москве, но кто из поляков это мог понимать?

Явно не Миколайчик или политики из «подпольного государства». В «польском Лондоне» это, кажется, понимал один Соснковский, но и он продолжал верить в пустые декларации Рузвельта и Черчилля.

Новый премьер Арцишевский, тоже явно не понимая сложившейся ситуации, 15 января 1945 года вещал, представляя точку зрения своего кабинета: «Ни одно польское правительство не может и не примет навязанных ему односторонне границ или формы правления».

После этих слов эмигрантский премьер мог рассчитывать в Москве только на презрение и отвращение.