Синий дым - Юрий Софиев

Затем мы пересекли «маленький» Рейн, недалеко от его истоков, потом ехали вдоль Цуриковского озера в Швейцарии и после Базеля переехали во Францию. Нас привезли в Туль, где оформили и вывезли на автомобилях в деревушку на работу.

Я был очень возбужден и, как идиот, очень доволен. В моем воспоминании живо стояла «Моя жизнь» Чехова, которая произвела на меня такое сильное впечатление, когда я был юношей.

Нас определили на довольно тяжелые земляные работы. Компания Шнейдера электрифицировала железные дороги на юге Франции. В горах Оверня рыли туннели, собирали в них воду, подводя к речке, и сбрасывали ее со скалы в сто метров, затем строили гидростанцию.

Нас поместили в бараки, где на нарах спали русские, поляки, чехи, болгары, итальянцы, испанцы и арабы. Конечно, почти не было французов, кроме начальства. Рядом со мной спали матросы коммерческого флота, которые списались на берег и работали. По вечерам они шли в кафе, где происходили дикие драки между «братьями-славянами», с опрокинутыми столами и летящими винными бутылками. Заказывали дешевое местное сухое девятиградусное вино «пинар» и занимались нелепейшим соревнованием, правда, очень оживленно и весело. Они сидели друг против друга и выдумывали самые нелепые и дикие ругательства. Самые дикие, бессмысленные эпитеты и фразы вызывали шумный, бурный восторг. Они как-то затащили и меня с собой в это кафе. Я заказал бутылку Ронского вина. Парни были очень довольны и начали свое соревнование. Я посидел должный отрезок времени, извинился и ушел.

Я познакомился с одним русским интеллигентом. Он повел меня в старинную каменную церквушку — позднего средневековья, так и стоящую в этом селении несколько столетий

Он заявил мне:

— Здесь я играю!

— На чем?

— На органе. — И он мне рассказал следующую историю.

— Видите ли, я был когда-то неплохим пианистом, и как-то, встретившись со старичком-пастором, я его спросил, не позволит ли он мне в свободное от службы время поиграть на органе.

— Пожалуйста, — согласился он, предварительно все же справившись, знаю ли я орган.

Я сказал, что я музыкант, пианист, и что, вероятно, скоро освою и орган, — хотя я и не сказал ему, что уже играл на органе. Он дал мне ключи и захотел послушать меня. Я решил дать несколько душещипательных романсов моего времени: «Ты сидишь у камина и смотришь с тоской…», «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» и какой-то печальный старинный вальс. Ну, в общем, старик вдруг пришел в восторг от моей игры, пристал ко мне с просьбой. Он предложил мне играть во время мессы. Я смутился и сказал, что для мессы нужно что-то специальное, а я кроме нескольких пьес Баха ничего не знаю.

— Что вы, какой там Бах! Вот что вы теперь играли — это замечательно подходит: это так грустно, меланхолично, мелодично… Прелестно! Прелестно! Это берет за душу!

Я не стал ему объяснять, что я играл, сказал только, что попробую.

— Ну, вот и чудесно! Конечно, я буду вам платить за работу, меня же нет органиста. Мне даже самому приходится играть во время мессы, но это очень неудобно. Значит, мы с вами сговорились?

И вот я по воскресеньям и выдаю: «Ты сидишь у камина» и прочие вещи. Всем нравится, а мне еще и деньги платят! — И он сказал:

— Пойдем в кафе, выпьем что-нибудь. Я вас угощаю! — Кругом была чудесная природа. Дичь. Горы. Хвойные леса.

На каждый день я получал разные наряды. Но чаще всего я через наклонно стоящую железную сетку просеивал довольно крупную гальку, замешивал ее с цементом. Сетка стояла у входа в туннель, куда уходили рельсы, а на них стояла моя вагонетка. Наполнив раствором, вагонетку гнали по туннелю.

В бараке, где мы жили, располагалась и столовая. Ее держала испанская семья. Муж работал каменщиком, а жена с двумя детьми взрослыми дочками, орудовали в столовой. Они кормили нас три раза в день. Утром, на завтрак, давали кофе с молоком и бутерброды с маслом и сыром. Кто хотел, ел суп. В полдень — обед из двух блюд: жаркое и сладкое. У французов есть народная пословица: вода хороша только для лягушек, и соответственно с этим французы пьют преимущественно очень дешевое девятиградусное вино. В романских странах никто не сядет за стол, если на нем не стоит бутылка «пинара», то есть сухого дешевого легкого вина. За завтраком хозяйка давала нам шопин (пол-литра) этого вина. Его пьют, обычно разбавляя водой. В четыре часа пополудни рабочие обычно в городе забегают в кафе, съедают бутерброд с сыром и стаканом вина. А после работы, вечером, жена подает обед — обычно суп-наполеон, мясной бульон с накрошенными кусками белого хлеба, какое-нибудь мясное блюдо, обязательно отдельно зеленый салат, кусочек сыру и сладкое или фрукты, причем едят все это под шопин «пинара».

Сколько раз впоследствии приходилось мне бывать у приятелей-французов, настоящих рабочих, но по воскресеньям жены их непременно на второе приготавливали кроликов красном вине, а после обеда мы все вместе отправлялись в соседнее «бистро» и заказывали бокальчик черного кофе «арозе маленькой каплей», то есть с влитой в него маленькой рюмочкой рому. Между прочим, французы уверяли меня, что слово «бистро» произошло от русского слова. Когда в 1812 году русские войска были в Париже, «ле казак рюсс» — «русские казаки» (все русские именовались именно казаками) вбегали в кафе, заказывали консомацию и кричали «Быстро, быстро!» Во французском нет звука «ы». Ударение во всех словах стоит на последнем слоге, и получилось «бистро». Может, это и так.

Я приходил к себе в барак, мылся, переодевался и шел в столовую обедать. После работы аппетит был хорошим, и я съедал три блюда, привыкал есть отдельным блюдом зеленый салат, выпивал свой шопин и заказывал чашечку кофе. В столовой стоял большой лакированный ящик, заводили его, ждали, когда начнутся сначала вздохи, потом какие-то грохочущие звуки и, наконец, появлялся вальс и веселые поляки шли приглашать одну из дочерей хозяйки, хорошенькую испанку Аглаю. И мы все потом танцевали с ней.

Было тепло. Стоял сентябрь. Жить и работать здесь в Оверни, было можно. Но ни отца, ни Андрея условия жизни и работы никак не устраивали. Андрей начал наводить справки и недели через две после нашего приезда заявил нам:

— Друзья мои, мы поедем в Монтаржи — это городок на юге от Парижа, в 126 километрах, там каучуковый завод, большая колония русских. На завод принимают рабочих, и жилищные условия там нормальные, не то, что здесь.

— А как же с нашим контрактом? Ведь мы его подписали на год, — спросил я.

— Это все ерунда! Никто и не спросит. В субботу будет зарплата, мы подаем заявление об увольнении, вечером садимся на поезд и укатываем, а можно и ничего не подавать: сесть на поезд и уехать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});