Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

✓ Принят Закон «О государственном предприятии (объединении)», направленный на укрепление государственной (общенародной) собственности на средства производства, усиление экономических методов управления, расширение демократии и развитие самоуправления.

✓ Верховный Совет отметил в постановлении, что перестройка – «это прямое дело Великого Октября, она неразрывно связана с ним и едина в главном – целенаправленном созидании социализма».

Андрей Илларионович Клешнин появился в Городке в середине шестидесятых, вдогонку лагерным временам, когда жизнь, хотя и делилась колючей проволокой, очень походила на двух сидящих спина к спине людей. Утром оба спускались в шахты, шли на полигоны, в мастерские, на стройки, уходили в маршруты. Наконец, «колючку» чикнули кусачками, все смешалось, и, чего никак не ожидали, многие остались.

Одним некуда было возвращаться. Другие захотели подкопить на устройство в небогатой послевоенной жизни. Научившись добывать золото, строить, валить лес, работать по двенадцать часов в морозы и зной, выживать, они стали бесценными северными кадрами, а на Колыму и Индигирку по комсомольским путевкам осваивать просторы Севера уже потянулись навербованные райкомами девчата. Кто-то умный и расчетливый понимал, как избежать оттока людей из этих мест.

У бывших зэков голова шла кругом, от волнения слабели ноги. И хотя ни у кого за душой не было ничего, кроме «рая в шалаше», даже с этим скромным состоянием можно, оказалось, найти подругу, получить угол, а то и квартиру в новом доме и начать… Начать! Начать то, о чем так долго мечталось. Потихоньку стала разгораться неяркая, скромная, вольная жизнь. Им хотелось еще совсем немногого: побродить по тайге с ружьишком, сплавать на рыбалку, собраться вместе за столом, а летом улететь с семьей в отпуск к теплому морю.

Клешнин поначалу разочаровал Городок: мал ростом, он был длиннонос и тонкогуб, на продолговатом лице – маленькие глазки. На высоком лбу – ранние залысины. Взгляд то добрый, ласковый, то, как гвоздь, пробивает насквозь. В ярости голос звучит глухо, переходит на шепот, губы – в тонкую изогнутую линию, глаза, как два пистолетных дула, целятся в переносицу.

Но владел собой Клешнин виртуозно – артист! Опытный сердцеед, он скрывал свою неотразимую обаятельность, а в нужный момент включал ее – то как яркие праздничные софиты, то как мягкий уютный торшер. Но главное, Клешнин был умен, благодаря чему добивался того, чтобы ему не мешали делать то, что он хотел делать.

Клешнин подошел к окну. Бледная июльская ночь, словно спустившееся с неба легкое облако, накрыла Городок. За высокой сопкой на северо-востоке притаилось солнце – огромный костер вычерчивал вершину сопки четкими линиями. Матовый свет окутывал дома. В «Нахаловке» лаяла собака. Черные окна домов смотрели на пустынные улицы. Преодолевая течение, на Золотой Реке стрекотала одинокая моторка. Воздух был пропитан тихим покоем. Думалось легко и свободно.

В неполные сорок лет Клешнин в третий раз становился первым секретарем. Предыдущие два района не в счет – за ним приглядывали. Этот должен был ответить: «Кто он? Зачем пришел? Что оставит после себя?» Клешнин вспомнил слова первого секретаря обкома, сказанные напоследок о его будущем, и криво усмехнулся: нельзя принимать их за «чистую монету». С этой «морковкой» перед носом от него требовалось перестроить работу Комбината, обеспечить прирост запасов, создать условия для оседлой жизни. Сколько на это уйдет времени! Сколько он наломает дров, набьет шишек, наделает ошибок, наживет врагов! Да ему и приисковую баню не доверят. Все решится здесь. Здесь он получит ответы на все вопросы.

Клешнин проснулся в хорошем настроении. Побрился, пожарил яичницу, выпил стакан крепкого чая. Надел темные брюки и бордовую клетчатую рубашку, поверх – легкую штормовку.

Водитель Кирилл уже поджидал в «газике» у подъезда. Машина была помыта и урчала готовым к исправной работе мотором. Кирилл аккуратно вырулил на дорогу, они выехали из Городка и повернули к «Аэропорту». Там дорога упиралась в Золотую Реку посреди которой плыл деревянный паром, везущий два автобуса, порожний «МАЗ», хлебовозку.

– Вот и дядя Миша «Туда-сюда». – Кирилл притормозил недалеко от причала. – К нам плывет.

Клешнин вышел из машины. На него тут же налетели комары. Паром пришвартовался. Дядя Миша закрепил канаты и дал команду разгружаться. Пока машины съезжали на берег, к нему подошел Кирилл. В тот же миг дядя Миша задвигался энергичнее, спина выпрямилась, голова в старой капитанской фуражке приподнялась, будто он готовился взбежать на палубу крейсера. Когда последняя машина уже была на берегу, Клешнин направился к Реке. Дядя Миша встретил его у борта, приложился к фуражке и только потом схватил протянутую руку, приветливо выкрикнув:

– Здравия желаю, товарищ секретарь!

Клешнин усмехнулся, почувствовав осторожную силу рукопожатия.

К берегу торопился груженный углем «МАЗ», но дядя Миша поспешно отчалил. Ему надо было остаться с секретарем один на один. Пусть его команда гадает, о чем «капитан» беседовал с «первым». А то и попросят: «Ты скажи ему в следующий раз…» Он будет теперь долго начинать словами: «Когда мы с первым…»

– Надо бы захватить! – заметив подъехавший «МАЗ», крикнул Клешнин.

– Куда ему спешить? – запуская движок, прокряхтел дядя Миша. – Рейс, почитай, сделал, сейчас домой, на боковую. – И без перехода взял быка за рога: – Хочу узнать, товарищ секретарь, будем строить мост или того, еще поплаваем?

– Придется еще поплавать, – ответил Клешнин, представляя, как мост оседлает эту дикую реку будто необъезженного мустанга. – Сколько дней без переправы сидите?

Дядя Миша задумался, стараясь дать точный, обстоятельный ответ, словно от этого сейчас и зависело, быть мосту или не быть.

– Пока лед сойдет, пока половодье схлынет. Пока промерзнет метра на два, – перечислял дядя Миша, – да летние паводки. Того, месяца полтора набежит. Когда, может, и поменее. А за Рекой-то два прииска.

– Еще поплаваете, – повторил задумчиво Клешнин, метнув в дядю Мишу короткий взгляд. – Вы из флотских? Как поживаете?

Это был царский подарок! Сердце дяди Миши омыло волной, серые глаза поголубели, губошлепый рот растянулся в улыбке, а мысли разом перепутались. Он хотел сказать о жизни значительно, но слова, как назло, застряли внутри. Дядя Миша видел приближающийся берег, а нужные слова не шли, хоть тресни. Наконец он, сглотнув сковавшую рот судорогу, выпалил: