Невенчанная губерния - Станислав Калиничев

Но затем пришлось отдать и Львов, и Перемышль, и все крепости в Польше, и Литву… Необозримые пространства покрывались сыпью окопов, трупами убитых. О состоянии русской армии в шестнадцатом году одна цифра может сказать всё — полтора миллиона дезертиров! Дела на фронте отражали положение в тылу. В голодающей России разбухал чиновничий аппарат. Старая истина: больше ревизоров — больше взяточников. Зато труднее найти виновного. Их, конечно, искали. За два года войны сменилось четыре председателя Совета министров, шесть (!) министров внутренних дел Российской империи. Каждому хватало времени только на то, чтобы познакомиться с мебелью в кабинете, с помощниками, что-то украсть и… уступить место другому. Золото иностранных займов оседало на счетах приближённых к царскому двору, уплывало в карманы членов всяческих комиссий и комитетов.

Торговали всем: вагонами, выгодными заказами на трёхдюймовую шрапнель, нарядами на амуницию, даже военнопленными торговали. Ими пытались восполнить недостаток рабочих на заводах и шахтах. Голодала деревня, голодали и промышленные районы. В печати сообщалось, что даже армия получала половину положенного ей пайка, а в дорогих ресторанах, гостиничных трактирах и частных салонах появлялись разбитные люди с тугими кошельками, играли по-крупному, бражничали неделями, таская за собою ватаги прилипал. Повсеместный запрет на винокурение и торговлю водкой их не касался — для таких извлекались французские вина и коньяки. Нажитое ахом улетало прахом.

…В Назаровке давно назревали серьёзные события. Новый управляющий, сменивший Абызова, больше уповал на законы военного времени, запустив горное хозяйство до последнего предела. Весною шестнадцатого на второй шахте оборвалась клеть, погибли люди. При этом выяснилось, что технический инспектор горного округа дважды оставлял предписание о замене изношенного каната. Посёлок гудел, на похороны погибших из Макеевки прибыла сотня казаков. Взрыв казался неминуемым. Тогда, оттеснив наиболее непримиримо настроенных рабочих, на траурном митинге выступил окружной инспектор. В своей речи он заявил, что управляющий рудником и главный механик будут преданы суду.

Пар был выпущен, беспорядков удалось избежать. В посёлке только и говорили о предстоящем суде. Главными новостями каждого дня были то вызов управляющего к следователю, то приезд технической комиссии. А время шло. От кого-то управляющий откупился, от кого-то избавился. Новые события заставили потускнеть старые. И только летом стало известно решение суда: главный механик приговаривался к… богомолью в Святогорском монастыре сроком на два месяца, а управляющий обязан был молиться в местной церкви. Однако он молился дома — господин Клупа оказался не православного вероисповедания.

Ещё один случай, почти будничный и мало кем замеченный, повлиял на развитие событий в Назаровке. Особенно задел он Шурку Чапрака.

В то лето ему исполнилось девятнадцать. Он раздался в плечах, а от постоянной работы у верстака немного сутулился. Если к этому добавить нежное, как у всех рыжих, лицо и озорные, немного навыкате глаза — Шурка производил впечатление человека, от которого всего можно ожидать. Вот он, набычившись, присматривается к чему-то, а в следующий момент выкинет такое…

Но ничего «такого» Шурка, в общем-то, и не выкидывал. Работы было много, работа тяжёлая. С начала войны оборудование на шахте не обновлялось, слесари чинили уже сто раз чинённое: паропроводы, насосы, лебёдки, канатную откатку… А людей не хватало. В забой, на транспорт можно было бросить и военнопленных, и вчерашнего циркового борца или кулацкого сынка, спасающегося от фронта. С шахты тоже призывали, но кого именно — согласовывали с начальством. С богатенького сыночка можно было и взятку сорвать, но к верстаку же его не поставишь!

Рядом с братом работал уже и Серёга, во многом догоняя его. Там, где Шурка брал силой и настырливостью, Сергей — хитростью и сноровкой.

Но как бы ни было трудно и неустроенно — их самочувствие определялось тем, что молоды, полны ещё неосознанных, волнующих надежд и желаний. Оба уже освоили Романову гармонь, а Шурка ещё и гитару купил. У него был приятный голос и неплохой слух. С наигранным надрывом он пел «жестокие» романсы.

…но белой акации запаха нежного нам не забы — ыть, не забыть ни-ког-да!

Тёплыми вечерами братья появлялись и на Конторской пустоши. Днём тут мальчишки играли в «чижика» или гоняли тряпичный мяч, к вечеру собирались подростки, а уже после захода солнца молодые коногоны да смазчики поджидали, когда появятся девчонки с выборки, плитовые, а то и хуторские хохлушки. Те, правда, заглядывали вместе со своими кавалерами — вроде как на экскурсию. Гулять с шахтёрами считалось делом позорным, но запретный плод сладок: тут и гармошка, тут и народ удалой, а в сёлах и парней-то почти не осталось. Подцепят какого завалящего, от службы освобождённого, или малолетку — одного на троих — и идут в Назаровку. С одной стороны, вроде бы и со своим, деревенским, а с другой — две из трёх при нём лишние.

Шурке ни одна из девчонок тут не нравилась. Где-то в подсознании он представлял свой «предмет» как нечто нежно-розовое, в рюшечках и воланчиках, однажды виденное им в Юзовке… Но всё, что с этим связано, до поры казалось таким несбыточным! На Конторскую он приходил потому, что дома скучно, что встречали тут хорошо, сходу уступали место на лавочке. Сядет он при общем внимании, то да сё… Чем, мол, тут занимаетесь? «И ты, Марфуша, пришла? Пашка твой, небось, в ночную смену ишачит!» — «А мине, Шурик, ты больше нрависси». Слово за словом, посмеются, пошпыняют друг друга. Потом начинают просить, чтобы сыграл. Шурка только и ждёт того. Кинет пальцы, лениво перебирая пуговки на гармошке, — с неохотой, баловства ради. А потом ка-ак свистнет, раздует пузырём меха выше носа, и у каждого, кто ждал этого, оборвётся что-то внутри. Запляшет с выбрыком заводная мелодия, а Шурка и подпоёт ещё: — А девочка Надя, Чего тебе надо?

— Ничего не надо, Кроме щщиколада!

Девчонки, которым Шурка нравился, танцевали с Сергеем. «Ты, — говорили, — на брата не смотри. Ему цыганка ПРЫНЦЕССУ нагадала — долго искать будет».

Светит луна, раскачивается на углу конторы фонарь, мечутся причудливые тени на лоснящемся пятачке Конторской пустоши. А гармонь подсыпает им жару. За пустошью тянется забор конного двора, справа — начало уходящей наискосок улицы, чуть теплятся огоньки в окнах. А слева степь — чёрная и просторная, где каждому достаточно места для уединения. Если какая пара исчезнет в том направлении, никто, кроме гармониста, и не заметит.

И всё же танцы — удовольствие не столь частое. Тут играют в «ручеёк» и «платочек», когда все усаживаются кругом и передают за спинами платочек, тайком от стоящего в центре. Он вертит головой, пытаясь засечь момент передачи и угадать, кому передали. Случается, собравшись, поют, рассказывают сказки, а рассыплются на группки — у каждой лавочки своя компания.

Когда никто конкретно не отвлекает твоё внимание, очень многое можно увидеть. И открыл Шурка, что не он один смотрит на компанию со стороны. Чёрной тенью стояла обычно в стороне худосочная девица. Танцевать её почти никогда не приглашали, играя в «платочек» — не угадывали, даже если примечали, что у неё он. Девчонки говорили ей «Зима», а настоящее имя было Тоня. Зимина Тоня. Зачем она вообще ходила сюда? Иногда и смотреть на неё было неприятно: втянет голову в плечи, да ещё их вперёд подаст, чтобы бугорки грудей совсем под кофтой пропали. И всё из тьмы наблюдает.

Однажды жалко её стало. Снял гармонь с плеча, передал Серёжке:

— Сыграй кадриль «с замиранием», а я потанцую.

Сбил ещё дальше — на одно ухо — картуз, оправил под витым пояском сатиновую рубаху навыпуск, согнав все складки за спину, и тяжеловатой походкой направился через круг. Девица, что стояла рядом с Зиминой, угадав направление его движения, сделала шаг вперёд. Решила, что к ней идёт он. Шурка скользнул взглядом где-то над её головой и прошёл мимо. Он взял Зимину за локоть, другой рукой за талию — и повёл в круг. Она и сообразить не успела, что происходит. Возможно, и отказалась бы, хотя в таких случаях гармонисту отказывать не принято. Уверенно подхватив её, Шурка сделал проходочку туда-сюда, раскланялся, поменялся с нею местами и, притопнув от нетерпения (а Серёга ещё и присвистнул в этом месте), понёсся, раскручивая её как чаинку в стакане. Ей просто деваться было некуда от такого его напора.

Но если она летала как листок, подхваченный ветром, то Шурка и с братом держал контакт, и вообще контролировал своё поведение. Танцевала она неважненько, но за ним «пошла», его «лад» почувствовала. А уж он старался. Поспевая за кавалером, Зимина невольно развела плечи, подняла голову: нормальная девка, только худющая, — с удивлением обнаружил он. Бескровное лицо в свете луны казалось матово-белым, а в тени ресниц только антрацитовый блеск.