Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна! - Дмитрий Георгиевич Драгилев

только большая семья, это еще и собственный диалект. Эпоха стиляг осталась позади, но в музыкантском жаргоне ее следы были весьма заметны. Жаргон, на котором объяснялись в оркестре, нуждался в отдельном переводе. Однажды Нина Бродская стала свидетелем такого диалога: «Ну что, чувак! Отлабаем, возьмем кир и похиляем к чувихам?..» – спрашивал один из музыкантов. «Да ну, чувак, мотрай! Вон тот, новенький, вчера в гостинице так накирялся, что до самых ушей обсурлялся, а потом еще и обверзался. Завтра его отправят домой, так что получил он свой бекар. Царь запретил давать башли, а на что берлять, и не знаю! Отлабаю и буду делать хил в номер – дуршлять!» Согласитесь, в такой абракадабре трудно разобраться непосвященному человеку.

Сам Рознер, ругаясь в основном по-польски, то и дело прибегал к стиляжьим словечкам. То слово «жлоб» ввернет, то «чувак».

«Однажды после концерта, – рассказывает Нина Бродская, – купив в магазине еды, мы с тетей Лизой Поповой (костюмершей) отправились в гостиницу, где приготовили себе ужин. Поужинав, легли спать, но утром я не могла встать с постели. У меня болели голова и живот, и на концерт я, естественно, не поехала. Рознер очень переживал за меня, спрашивая тетю Лизу:

– Что этот рэбенок, холера ясна, кущал?

Услышав в ответ, что ужинала я вместе с костюмершей, Рознер сказал мне:

– Нинуля! У тебя, наверное, завелись чуваки!»

Возраст Нины, помноженный на целомудренные советские времена, допускал только поцелуи в щеку.

– А что это значит, дядя Эдди? – спросила девушка.

Рознер разъяснил, что он имеет в виду гадов, которые могли поселиться в животе:

– Нинуля! Завтра утром я отнесу твой анализ в лабораторию, и чтобы ты утром его приготовила!

Дядя Эдди свое обещание выполнил: нанес визит в лабораторию. Но блеснуть медицинскими познаниями «царю» не пришлось – предположения о «чуваках»-червяках оказались ложной тревогой.

Непереводимая игра слов

Полиглоту Рознеру музыкантский жаргон требовался в наименьшей степени. С Павлом Гофманом он объяснялся на польском, с Луи Марковичем – на немецком. На еврейском языке идиш – и с тем, и с другим. При случае был готов запросто перейти на английский или французский, которым владела танцовщица Юлия Чувелева. Но слишком частое публичное использование иностранных наречий могло вызвать сомнения в политкорректности и даже благонадежности говорящего.

1962

По словам режиссера Валерия Рубинчика, в биг-бэнде Эдди Рознера «никогда не дискутировали на политические темы. Надо было видеть глаза самого Эдди – глаза человека, которому все ясно с полуслова»[39]. Хотя те или иные разговоры все же случались. Однажды «царь» узнал, что Генрик Варс пишет музыку для американских фильмов. Тогда он сказал пианисту Николаю Левиновскому: «Золотко, клянусь вам, у меня была возможность сделать карьеру в Голливуде. Вы же знаете мои песни. Холера ясна потащила меня к большевикам, а они, пся крев, отблагодарили тюрьмой и Магаданом». Рознеру надоело быть отщепенцем.

Приятно работать в жанре, которому государство, мягко говоря, не доверяет? «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!» Лозунг «Догнать и перегнать Америку» к джазу не относился. А зря! Полезное было бы соревнование.

XXI съезд КПСС утвердил семилетку – семилетний план развития народного хозяйства. Вскоре сменился министр культуры: министерство возглавила Екатерина Алексеевна Фурцева.

Нина Бродская:

Фурцева любила принимать активное участие в жизни и творчестве артистов, особенно знаменитостей. От случая к случаю приглашала к себе в министерство, где за длинным столом подолгу делилась впечатлениями, заинтересованно выслушивая, задавая вопросы, беседуя о насущных проблемах и новостях в области культуры и искусства. Нередко речь заходила о политике партии. Ну, а в конце совещания разговор переходил на обычные житейские темы. На одно из таких совещаний Е. Фурцева удостоила своим приглашением Эдди Рознера. Министр решила доложить о перспективах семилетки.

Во время доклада Рознер полушепотом заговорил с сидевшим рядом конферансье Михаилом Гаркави – знаменитым не только своими шутками, но и весьма крупными габаритами фигуры. Диалог велся на идиш – языке современных евреев. Вот ее смысл.

– Ди фарштэйст эпес, фин вус зы рет? (Ты понимаешь о чем они говорят?)

– А! Эпэс. Их кенышт алц фарштейн! (Кое-что. Я не могу всё понять!)

– Ты знаешь, она что-то говорит о великих планах.

– Я ничего в этом не соображаю.

– Ты знаешь, я хочу тебе что-то сказать.

– Что?

– Я хочу домой. Я тебе сейчас еще кое-что скажу. У меня раскалывается голова…

Далее следовала непереводимая игра слов, в которой упоминались планы на семь лет и поцелуи в ж…пу.

Очень скоро другие артисты начали переглядываться, гадая, на каком языке общаются между собой Рознер и Гаркави. И лишь один Л. Утесов, до которого изредка долетали отдельные фразы, старался закрыть рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

Михаил Гаркави, следует заметить, был живой легендой эстрады. О нем ходило множество историй, которые помнят до сих пор.

Нина Бродская:

Он был высокого роста, толстый, но в то же время казался легким, словно летел по сцене. Это был артист, обладающий невероятным обаянием и врожденным чувством юмора.

От конферансье Бориса Брунова я слышала такую историю о Михаиле Гаркави.

Однажды Брунов и Гаркави пополам вели большой эстрадный концерт. В концерте было много номеров, которые объявлялись обоими конферансье по очереди. Подошла очередь Михаила Гаркави. Он вышел на сцену и сказал, что следующим номером программы будет выступление не артиста эстрады, а литературного секретаря. Гаркави его красиво представил и ушел в буфет. Тем временем секретарь долго и нудно читал что-то и при этом громко восклицал: «Павка Корчагин, Павка Корчагин!»

Он закончил свое выступление, и в этот момент прямо из буфета на сцену выбежал запыхавшийся Гаркави. Не зная и не слышав, о чем говорил литературный секретарь, Гаркави, подойдя к микрофону, обратился в зал к публике:

– Дорогие друзья! И как же много сегодня мы с вами узнал об этом герое – Олеге Кошевом!

В ту же секунду, услышав за кулисами эти слова, Брунов бросился на сцену, чтобы помочь Гаркави выкрутиться из нелепого положения:

– Михаил Наумович! Речь велась о Павке Корчагине!

– Ну и что же? – нисколько не смутившись, ответил Гаркави. – У Павки Корчагина и Олега Кошевого очень много общего. Они оба умерли!

Другой смешной эпизод.

В 60-х годах часто на стадионах многих городов России устраивались огромные представления, в которых принимало участие большое количество артистов московских театров,