Моя профессия - Сергей Образцов

Я привел текст этой басни в том виде, как я, с согласия автора, его исполняю. По сравнению с напечатанным он немного сокращен и заменены две рифмующиеся строчки в конце.

В этой басне, как вы видите, три персонажа. Но, на мое счастье, одновременно действуют только два – сперва Еж и Заяц, а потом Заяц и Лев. Кульминация басни – во второй встрече. В ней-то разномасштабность и является темой. Подхалимничает всегда «маленький» перед «большим». Иначе не бывает. Значит, дело не только в том, что Лев зоологически больше Зайца, а в том, что он больше по своему «общественному положению». Сразу же возникло желание максимально преувеличить эту разницу и сделать Льва как можно больше, а Зайца как можно меньше.

Номер начинается с появления на ширме двух маленьких кукол – Ежа и Зайца, пришедшего к нему в гости. Их диалог очень короток. Фразу «Что Зайца убеждать? Зайчишка захмелел» я из авторской ремарки превращаю как бы в «а парте» Ежа, обращенное к зрителю. На этой фразе Еж уходит, и Заяц остается один, продолжая горланить: «Да что мне Лев! – кричит. – Да мне ль его бояться?» и так далее. Но на фразе: «Проснулся Лев» из-за ширмы появляется огромная лапа Льва (я успеваю надеть ее на руку, освободившуюся от Ежа). Эта лапа, по размеру равная всему Зайцу, хватает его за шиворот. Ее величина и страшность уже воспринимаются зрителем как неожиданность. Но следом за лапой над ширмой вырастает львиная голова. Это просто моя голова в маске, с гривой волос, спускающихся колоколом, закрывающим мои плечи.

Лев заполнил собой все пространство ширмы и кажется грандиозным. Заяц рядом с ним просто мышонок. Секунды заячьей жизни сочтены. Он трясется как осиновый лист: «Да я… Да вы… Да мы…» – и вдруг находит средство к спасенью – подхалимство.

Ход оказался верным. Та самая огромная лапа, которая только что держала Зайца за загривок, теперь снисходительно похлопывает его по щеке и на прощанье жмет маленькую заячью лапку. Заяц уходит, а Лев двумя лапами (освободилась моя вторая рука) самодовольно расчесывает свою великолепную гриву.

Я проверил номер, сперва показав его друзьям, потом на нескольких концертах и, наконец, дал согласие участвовать в концертной программе сада «Эрмитаж».

Рождение нового номера всегда приятно, но для меня этот номер был еще приятен и тем, что в нем я справился с инсценировкой не вокального, а литературного, речевого произведения, то есть справился с тем, на чем потерпел, как вы помните, полное поражение в период «домашней самодеятельности». Это тем более меня порадовало, что таким литературным произведением явилась басня, в которой изложение идет вперемежку: то от третьего лица (от автора), то от первого лица (одного из героев), то переходит в диалог. А ведь именно диалог составлял для меня когда-то непреодолимую трудность.

И сейчас мне помогло перейти рубикон этой трудности то, что я не старался полностью разделять голоса героев и говорить за Зайца «заячьим» голосом, а за Льва – «львиным». Все время я сохраняю ощущение рассказывающего басню, то есть ощущение третьего лица, даже в том случае, если в каком-то месте басня переходит на точный диалог. И это своеобразное ощущение рассказчика составило дополнительную актерскую радость исполнения.

Руки – актеры

Когда-то, в самом начале моей работы с куклами, я сделал номер, который назывался «Сантуцци». Вскользь я говорил о нем в главе «Домашняя самодеятельность». Это была кукольная инсценировка довольно пошлой песенки. Номер этот жил недолго, и о нем нечего было бы и говорить, если бы не было в нем одной маленькой находки, о которой сейчас необходимо вспомнить.

По сюжету этой песенки ее героиня выходит из ванны (это весьма фривольная песенка). Я нарядил мою героиню в купальный халат, распахнутый на груди. Очень большое, прямо-таки неприличное декольте. Фактически ладошка моей руки. Эта живая человеческая ладошка казалась голым телом куклы. Да она, по существу, и была голым телом.

Номер отпал, но, по-видимому, этот – будем говорить – «трюк» мне все-таки запомнился. И когда я готовил колыбельную песню Мусоргского, то, как вы, вероятно, помните, надел на Тяпу расстегнутую на спине рубашонку. Декольте Сантуцци как бы переселилось Тяпе на спину.

После «Колыбельной» у меня появился номер, о котором я не говорил совсем, потому что он был неинтересен ни в смысле ошибок, ни в смысле удач, но сейчас мне придется хотя бы коротко рассказать и о нем. Этот номер был «негативом» песенки Вертинского «Ваши пальцы пахнут ладаном». Песенка мистически-декадентская, и поется в ней об умершей женщине, которую «господь по белой лестнице поведет в свой светлый рай».

Мне захотелось высмеять эту песенку. Я сделал очень толстого бога с нимбом и умершую девушку, вернее, даже не девушку, а ее «душу».

Что такое «душа»? Нечто с крылышками. Я выкроил из бумаги два маленьких крыла, привязал их к своей руке и на указательный палец надел голову девушки. Получилось голое, костлявое, крылатое существо. Когда «душа» прилетела к богу, тягуче медленный загробный мотив песенки переходил в синкопический ритм фокстрота, и начинался танец «души» с богом.

Это был достаточно злой антирелигиозный, антимистический номер, но исполнялся он мною недолго. Песенка Вертинского, которую я опрокидывал, была в то время уже мало кому известна, и, следовательно, не получилось ни «негатива», ни пародии.

Я не очень жалел о пропавшем номере, так как чувствовал его дефектность, но вот то, что вместе с ним исчезала и «душа», было жалко. Это была очень выразительная кукла, если можно назвать куклой человеческую руку, на одном пальце которой надета кукольная голова.

И все-таки это была кукла. Потому что и русский Петрушка, и французский Гиньоль, и английский Панч, как и всякая другая кукла на руке, в принципе состоят только из двух элементов: человеческой руки и кукольной головки. Ведь тела-то у такой куклы нет. Есть только платье. Выньте из этой куклы руку, и она перестанет быть куклой. И, наоборот, снимите с ручной куклы платье, оставьте только руку с кукольной головой на пальце, и кукла останется куклой.

Она не только сохранит все актерские свойства куклы, но даже в чем-то и увеличит их. Я каждый раз ощущаю это, когда, слепив из глины или пластилина кукольную голову и проверяя ее размер, типаж, выразительность профиля, надеваю эту еще недоделанную голову на указательный палец без всякого халатика, без всякого платья.

Получается удивительно живое существо. А для куклы стать живой – это значит выполнить самое важное, самое первое актерское требование, которое ей предъявляется.

Театральная выразительность и актерские возможности куклы-руки настолько интересны, что мне захотелось сделать номер, в котором эта кукла была бы не трюком, каким была «душа», а полноправной формой. Но условность такой формы требует сохранения этой условности во всем. Таков уж закон искусства.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});