Сыновний бунт - Семен Бабаевский

Чуть приметная, тонущая в траве дорога убегала мимо канала, туда, где поднимались три шлюза и чернели в цементных воротах чугунные лебедки. Вблизи этих лебедок мутный поток образовал озерцо и кружился вяло, нехотя. Берег отлог, был одет камнем, как панцирем, и на этом панцире сидели две девушки. Возле них — мокрые, испачканные илом лопаты, опрокинутое ведро. Видно было, что девушки только что выбрались из воды. Платья на них мокрые; загорелые, цвета красной меди ноги опущены в воду, У одной черная коса сплетена и туго закручена на затылке, у другой стриженые мокрые волосы растрепались по плечам, свисали на лоб.

— Ксюша, что это за русалки? — спросил Иван.

— Неразлучные подружки! — воскликнула Ксения. — Эта, что с косой, и есть Маруся, разнесчастная жена Подставкина, а рядом с ней — Настенька Закамышная. Теперь у нас пошла мода — купаться в платьях. Девчата понашили себе из паршивого ситчика плохонькие платья и вот в них лезут в воду — очень удобно! Да они не просто купаются, а что-то лопатами орудуют.

Маруся и Настенька увидели машину, взяли лопаты, точно собираясь ими защищаться, и поднялись. На камнях остался мокрый след, с платьев на песок и на ступни ног еще стекали, как слезы, частые капли. «А что, даже очень хороша собой жена у Егора, — подумал Иван, мельком взглянув на Марусю. — Полюбить такую можно, а вот как у Егора могла подняться на нее рука!» Серенький, под цвет песка, мокрый ситчик так облегал ее статную, красивую фигуру, что вся она казалась выточенной. Опершись на лопату, как на посох, Маруся смотрела на Ивана и смело и строго, сухо сжав пышные, безулыбчивые губы. Голову с тяжелым пучком косы на затылке она держала гордо. Лицо ее было привлекательно той смуглостью и той свежестью, какую дает молодой женщине только сама природа.

— Здравствуйте, девчата! — крикнул Иван, улыбаясь. — Что вы тут делаете?

— Разве не видишь? — язвительно спросила Маруся, закусив нижнюю губу. — Танцуем фокстрот!

— И без музыки?

— Со слезами, — так же грубо сказала Маруся. — Плачем и танцуем!

— Ну, чего ты злишься, Маруся? — Настенька с доверчивой улыбкой, как к знакомому и любимому человеку, подошла к Ивану. — Здравствуй, Ваня! Если сказать правду, то мы тут танцы устраиваем с илом. Набилось его под самые шлюзы — беда! Ты погляди сюда, Ваня! Что тут творится…

Желая показать Ивану, какой вред каналу причинил ил, Настенька пошла к шлюзам. Она осторожно ступала босыми ногами по колючей, сухой траве, а Иван шел следом. Маруся и Ксения остались возле машины. Настенька привела Ивана на перекладину, под ногами прогнулись и заскрипели доски. Тут Иван воочию убедился ил в самом деле забил все лебедки. От винтовых подъемников убегали в степь три неглубоких ручья. Тот, что слева, тянулся во «Власть Советов», средний — в «Россию», а правый — в «Гвардеец». И хотя лебедки были приподняты до отказа, вода в канавках еле-еле сочилась.

— Погляди, Ваня, как замуровало. — Настенька вспомнила, как Иван провожал ее домой, и ей стало так весело, что она рассмеялась и сквозь смех сказала — Раньше наш «Гвардеец» брал триста литров. — Снова рассмеялась и пояснила — В секунду, конечно. А теперь «Гвардейцу» не можем дать и двадцати литров нету для воды дороги. То же и в «России» и во «Власти Советов»…

— Что ж вы тут роетесь, как кроты? — уди-вился Иван. — Надо ехать к Ивану Лукичу и требовать.

— Эх, какой герой нашелся! — крикнула Маруся. — Поезжай и попроси, может, тебе как сыну поможет Иван Лукич!

— А ты его просила об этом?

— И надоело просить, — ответила Настенька. — Ус покручивает да посмеивается…

— Ну, тогда я его попрошу. — Иван обратился к Ксении — Ксения, поедем разыскивать отца!

— В степи? — удивилась Ксения. — Иван Лукич, как птица, его так, сразу не отыскать.

— Найдем! — Иван зашагал к машине. — Поджидайте нас, девушки!

Легко сказать «поедем разыскивать отца». Неужели Иван не знал, что журавлинская степь — это же море, и дороги на этом море так перепутались и так скрестились, что встретить на них Ивана Лукича не так-то просто. Но что поделаешь? Надо ехать, и Ксения погнала машину что было сил. И вот первая остановка. На прицепе гусеничного трактора две лафетные жатки. Они старательно стригли ячмень, оставляя на свежей стерне светлые валки-строчки. На вопрос Ивана «А не было ли тут случаем Ивана Лукича?» — тракторист, блестя зубами, крикнул, что еще утром Иван Лукич заскочил сюда на сво-ем мотоцикле, а куда потом уехал, неизвестно.

Снова скрестились, запутались дороги, и снова; остановка. По скошенному полю гулял комбайн с подборщиком — делал пробу, — и первые гpyзовики с зерном примяли стерню. Оказывается, Иван Лукич только что уехал от комбайна, а куда, неведомо. «Газик» опять гулял по дорогам и опять то пулей пронизывал кукурузу, то среди хлебов трепетал тентом, как флагом. В Вербовой Балке Ивану сказали, что Иван Лукич час тому назад уехал к Подставкину, и Ксения недолго думая развернулась и помчалась снова на Куркуль. Нет, теперь уже не в хуторе, а на току отыскали мрачного Подставкина. Тот развел руками и сказал, что Иван Лукич только что уехал в Птичье, а точнее — на ток Лысакова, сегодня оттуда будут отправлены на элеватор первые грузовики с зерном. «Да, верно, не человек, а птица», — подумал Иван, направляясь к бочонку с водой. И пока он пил воду, пока закуривал, раздумывая, Ксения успела сказать Подставкину «Поезжай на шлюз, Егор. Маруся вся в слезах тебя ждет не дождется, а ты тут мучишься».

И опять катил по дороге, хлопая тентом, знакомый нам «газик». Вот и ток. Помнит Иван, ещё вчера лежала здесь чистенькая площадка, Лысаков называл ее «танцевальной», а сегодня почти вся она была завалена зерном. Гремели решета зерноочистительных машин, курилась над ними серым дымком пыль, подъезжали и отъезжали грузовики. Лысакова не было уехал к косарям на шестое поле. Девушка-весовщица, повязанная косынкой так, что виднелся только нос и большие, как у совы, глаза, проводила с весов грузовик и, мило улыбнувшись Ивану одними озорными глазами, сказала

— Иван Лукич туточки был, сам все осмотрел, проверил, как идет очистка, погрузка и какой кондиции зерно. И как только первые грузовики приняли зерно и взяли курс на элеватор, вскочил сюда Яков Матвеевич Закамышный, и они вместе умчались в Янкули. — Весовщица, раскрасневшись, освободила лицо от платка и рассмеялась, показав полный рот мелких, как неспелые кукурузинки, зубов. — Уехали Гнедого учить уму-разуму. У Гнедого случилась авария — беда! Иван Лукич ругался и так обозлился, что жуть! Только в Янкулях вы его не ищите, а поезжайте на третье поле, то, что лежит возле со деного озерца. Ксения, да ты знаешь то озерцо! Ячмень там одним концом упирается в воду, а другим выходит к гравийной дороге, той, что тянется на село Петровское. Отсюда ближе всего ехать мимо Шестого кургана.

Что ж, поехали мимо Шестого кургана. Почему он был шестым, а не третьим, когда вокруг на десятки верст не видно ни одного даже приличного бугорка, никто не знал. На макушке кургана шелковисто кустилась ковыль-трава и дремал, сидя на камне и пряча под желтое крыло клюв, степной беркут. Сонно взглянул на промелькнувшую машину и снова спрятал крючковатый клюв под крыло.

От Шестого кургана с востока на запад пересекли всю янкульскую степь и в ложбине, как в блюдце, наконец увидели пруд с седыми, прописанными солью берегами. Стоячая вода покрылась бледно-зелёной пеленой. Ветер приносил теплый запах тины и солончака. Да, точно, весовщица сказала правду: за озерцом — ячмень, и лежали по нему прокосы, широкие, как улицы. На середине загона — две жатки. Трактор блестел, как зеркалами, своими начищенными траками. Рядом возвышался грузовик-вагон.

— Походная мастерская тут, — сказала Ксения.

Возле вагона-мастерской в тени приютились штук шесть мотоциклов и «Москвич». Среди людей, занятых ремонтом, Иван сразу узнал Закамышного. Он только что выбрался из-под жатки. Майка на нем была испачкана землей: видно, долго пролежал на спине. Он вытирал паклей руки и что-то говорил подошедшему к нему мужчине в комбинезоне. Тот опрометью побежал к вагону и принес увесистый ломик. Мужчина в комбинезоне, Закамышный и еще трое парней начали приподнимать среднее колесо жатки, поддевая его ломиками. В это время из вагона вышел Иван Лукич. Увидел подъезжавшего Ивана и крикнул

— Яков! Погляди, кто к нам едет!

Закамышный отдал свой ломик подбежавшему трактористу, вытер руки о солому и подошел к Ивану.

— В гости к нам, Ваня?

— Нет. По делу к отцу.

— Отчего такой пасмурный? — спросил Иван Лукич. — Или захворал?

По хмурому, сильно опечаленному взгляду, по тому, как Иван, выйдя из машины, заложил за спину руки с засученными выше локтей рукавами, как хмурил брови и молчал, Иван Лукич без труда понял сын сюда явился неспроста. Почему-то вспомнил рассказ Лысакова «Тебя сынок критиковал». Неприятно защемило в груди. «Наверно, снова батька критиковал и вот сам заявился», — подумал Иван Лукич. Усмехаясь, спросил