Жизнь Льва Шествоа (По переписке и воспоминаниям современиков) том 1 - Наталья Баранова-Шестова

Сейчас получил твою открытку из Лейпцига — и ты и мамаша убеждаете меня приехать в Висбаден лечиться, но для меня это сейчас крайне трудно. Я только успел наладить свои занятия, теперь самое благоприятное время для работы — и вдруг прервать! Мне кажется, что, если я летом позаймусь, я успею окончить новую книгу[91] к зиме. А зимой — холодно будет, занятия будут идти хуже. И вообще прервать начатое очень не хочется. Что до лечения, то, по-моему, самое лучшее для меня лечение — это речные купанья. В 1916 г. я проделал (на Оке) такое лечение — и удивительно поправился. Так что для меня очень трудно кажется теперь ехать в Висбаден и без крайней надобности, по-моему, этого не следует делать. Вы полечитесь — тебе как раз это нужно. А я вас здесь подожду. (Фане, Женева, 10.05.1920).

В русских университетах на каждом факультете были свои твердые программы, которые распределялись на четыре года, и каждый год студент сдавал экзамены по предметам, которые он был обязан слушать. Но конечно, в чужой монастырь нечего соваться со своим уставом. Нужно приспособиться — и сжиться. Раз будете учиться, толк, наверное, выйдет и жалеть не будете. Конечно, чтоб добиться чего- нибудь, нужно довольно долго работать. Но ведь и в самой работе часто бывает много интересного. Люся здесь теперь корпит тоже над рефератом. Ей придется 16 мая читать его вслух перед аудиторией. И, главное, даже не читать, а говорить. Вот она и сидит по целым дням и мучается. Сколько я ей уже не объясняю, что так волноваться не нужно — не помогает. Иное дело считать свою «репетицию», как ты говоришь, самым главным делом, даже мировым событием. Так и нужно. Ведь для того, чтобы вложить все свои силы в работу, нужно непременно отнестись к ней серьезно, т. е. считать ее очень важным делом. Но бояться совсем не нужно. Нужно помнить, что все мы люди, все Богу грешны, все вначале не умели, а потом научались. И что во время экскурсий вы забавляетесь и все люди забавляются. И тоже очень хорошо, что ты мне подробно все описываешь и такие длинные письма пишешь. Когда вы пишете длинные письма, все-таки это хоть немного заменяет разговор. А то ведь вот уже три месяца, как не разговаривали. Авось летом удастся повидаться — хотя теперь ужасно трудно с разрешением… Целую вас. Я вами очень доволен. Видно, вам можно было дать свободу, когда вам вместе исполнилось 40 лет. Еще раз целую. Пишите. Ваши письма большая всегда мне радость. [Дочерям, Женева, 14(?).05.1920].

Я очень рад, что ты больше не настаиваешь на моем приезде в Висбаден. Пользы от лечения никакой, дороговизна большая, а потеря времени огромная. Здесь я все время занимаюсь. Здесь у меня мои книги, а что можно было бы в Висбадене делать? Устроен я хорошо. Анна уже три дня в Гренобле, и мы с Люсей самостоятельно существуем. Я обедаю у Шрейбера, Люся в Foyerfeminin, а завтраки и ужины сами готовим. И комнаты сами убираем. Люсе немного трудно, т. к. ей приходится всегда торопиться в университет. А я отлично приспособился и нахожу, что, если не обедать дома, то без прислуги совсем не трудно жить… (Ловцким, Женева, 20.05.1920).

Уезжать теперь из Женевы мне очень неудобно. Я только более или менее наладил работу и прерывать ее значило бы наполовину разрушить сделанное… Мне бросать занятия очень не хочется. Ведь уже больше двух лет, скоро почти три, как я ничего настоящим образом не мог делать. Годы уже не те, чтобы швыряться месяцами… Недели две тому назад из Лондона мне прислали перевод моего «Ап. бесп.». Но под заглавием «Allthingsarepossible», без предисловия и без дополнительных статей. Переводчик, которому мой адрес известен, не написал ни слова. Очень неприятно было. Я просил Сашу разузнать, в чем дело, но он не пишет. (Ловцким, Женева, 2.06.1920).

Не знаю, как будет летом. Хотелось бы к вам приехать, но, во-первых, с разрешением трудно, а во-вторых, с книгами. Беда, что у меня такая тяжелая мастерская, а прерывать занятий не хочется. Ведь вот уже скоро три года, как все только вокруг да около работы ходишь… А что убирать приходится — так это развлечение. Ведь теперь, когда я совсем один, если бы не уборка, пришлось бы чуть ли не 24 часа с книгами сидеть. Словом, с этой стороны все благополучно. И занимаюсь все-таки. Только жалко, что нельзя нам всем быть вместе. Но я надеюсь, что и это не надолго. Пройдет несколько времени и мы снова соберемся. Хорошо еще, что мы все сноситься можем и не отрезаны друг от друга: по нынешним временам это очень много. (Дочерям, Женева, 2.06.1920).

Здесь ничего не происходит. Наташа говорит, что у нее событие — это ее репетиции, а у нас здесь вчера было событие, самое крупное за все четыре уже почти недели твоего отсутствия (уже 4 недели — как время бежит!) — это телячья голова. Вчера Фрида Лазаревна приготовила к обеду телячью голову. Мучилась, думала угодить. Як. Сам. не стал ее есть. И я тоже. Я уж все ем: овощи, которым даже имени не знаю — сравнительно с которыми даже шпинат идеал. Но телячья голова оказалась выше моих добродетелей. Я решился было есть ее. И начал есть. Но ничего не вышло, пришлось сложить оружие. Ф.Лаз. была в отчаянии. И сегодня реваншировалась. Такой обед — какого уже не запомню. Суп мясной, великолепные к нему пирожки — блинчики с мясом: 4 штуки. Потом телятина холодная с салатом. Потом сладкая холодная рисовая бабка и потом кофе! Так что реваншировалась вполне! Но это самое крупное внешнее событие нашей здешней жизни. И если бы не оно, то не о чем было бы писать сегодня. (Жене, Женева, 11.06.1920).

Писать не о чем: такая уж с внешней стороны бедная здесь жизнь. Я ведь, в сущности, никого здесь не вижу и нигде не бываю. И ко мне никто не приходит. Для за-

нятий это хорошо. Но письма при этом поневоле становятся краткими. Ты, Таня, пишешь, что переводишь «А.б.» [ «Апофеоз беспочвенности»] — это трудно, т. к. язык уж слишком сжатый. По-моему, если уж ты непременно из «А.б.» хочешь переводить, то попробуй перевести из 3-ей части — статью о «Юлии Цезаре». Это не то что афоризмы переводить, где каждое слово важно и где поэтому нужно очень хорошо владеть языком. Я вот недавно получил из Лондона перевод на англ. язык «А.б.» (еще когда мама здесь была). Переводили двое: один англичанин и один русский. И все-таки — не очень хорошо. Так что я советую тебе лучше «Юлия Цезаря» перевести (его Геня Винавер на английский язык перевел). И вообще помни, что, если уж берешься за такие дела, — то нужно запастись большим терпением. Чтоб недалеко ходить за примером — возьми хотя бы Плотина. До 28 лет все менял учителей: никак подходящего не мог найти. А в 28 лет нашел — и то не обыкновенного, а такого, который по своей профессии был носильщиком. Сам же только в 50 лет начал писать. Вообще, ты ведь знаешь, что PhilosophicisteinschlechtsMetier. Так что уже нужно привыкать. Занятия дают результат не скоро. И нужно учиться, не вглядываясь и не подсчитывая, что делаешь. А то, как начнешь оглядываться, непременно окаменеешь. На каникулах, конечно, хорошо было бы почитать тебе что-нибудь из философии, лучше всего было бы большого Целлера — только как его достать? У меня есть, но я без него обойтись не могу. Тоже неплохо — хотя хуже, было бы Гомперца (?). Потом немного Платона, может быть Марка Аврелия. Словом, найдется, что почитать. Ведь и Шопенгауера ты далеко не всего прочла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});