Дракула. Последняя исповедь - Крис Хамфрис

Хорвати обернулся к исповедальням и произнес, повысив голос:

— Для протокола.

Писцы немедленно взялись за перья.

— Дядя нашего героя, князь Молдавии Богдан, был убит одним из своих братьев через три года после того, как Дракула приехал к его двору, то есть в тысяча четыреста пятьдесят первом году. Владу снова пришлось бежать, на этот раз к своему двоюродному брату Стефану, сыну Богдана.

Спатар улыбнулся. Наконец-то прозвучало имя, которое ни у кого не вызывало сомнений.

— Стефан сель Маре. — Он обернулся к кардиналу. — «Сель маре» значит «великий», ваше преосвященство. Он действительно таков, гроза всех турок, величайший из христианских героев.

— В самом деле герой? — Граф нахмурился. — Или еще один прагматик? Он тоже не брезговал иметь дело с турками, когда намеревался прихватить себе земли своих единоверцев. Мне приходилось сражаться и на его стороне, и против него. Ладно. — Он пожал плечами. — В тысяча четыреста пятьдесят первом году Стефан был всего лишь одним из претендентов на престол Молдавии. В кошельке у него хватало золота, но он очень нуждался в герое, который помог бы ему вернуть отцовский трон. Таким оказался Влад. Вместе с ним, как я понимаю, действовал тот человек, который сейчас находится здесь.

Он взглянул на исповедальню, которую занимал Ион, потом снова повысил голос, чтобы его слышали писцы:

— Беглецы были предоставлены самим себе. Они скитались, в отчаянии, без гроша в кармане, прикрывая друг друга от предательского удара, научились спать чутко, позволяли себе лишь ненадолго сомкнуть глаза.

Петру подошел к своему креслу.

— Однако Дракула вернул себе трон, сдержав клятву, — заметил спатар.

— Да, и к этому времени он уже знал, как удержать его.

— Как же?

Хорвати посмотрел на молодого воина.

— Вы помните, мой друг, что случилось в тысяча четыреста пятьдесят третьем году? — спросил он, и в голосе его прозвучала явная насмешка.

Спатар сразу уловил ее.

— Конечно помню, — ответил он поспешно. — В этом году пал Константинополь.

— Да, верно! Мурад умер. У него случился паралич, апоплексический удар. Говорят, он выпил слишком много вина. Мехмет снова стал султаном. Теперь он был волен реализовать свою мечту и сделаться новым Александром или Цезарем. Молодой правитель оттоманов готовился долго и тщательно, собрал огромную армию, снабдил ее самым лучшим оружием. Он призвал самого известного на свете знатока артиллерийского дела, и тот изготовил для султана самое большое в мире орудие.

— К слову сказать, он был венгром. Разве не так, граф Хорвати? — мягко вставил кардинал Гримани.

— Да, — последовал ответ. — Эту пушку отлили немцы, недалеко отсюда, в Сибиу,[8] в то время как сербы посылали минеров, чтобы они делали подкоп под стены Константинополя, а валахи взбирались на них под бой турецких барабанов. Папа остался в стороне. Он не прислал ни единого корабля, ни одной роты солдат, чтобы защитить Константинополь. Что, собственно, вы хотите сказать, ваше преосвященство?

— Нет, ничего. — Кардинал улыбнулся и откинулся на спинку кресла. — Пожалуйста, продолжайте ваше восхитительное повествование.

Граф усмехнулся, но все-таки продолжил:

— Что еще нового можно добавить к истории последних дней этого легендарного города? Мехмет осадил его, разрушил стены ядрами, послал своих людей на штурм, и они растоптали его. Восточный Рим пал. Правители христиан, которые смотрели на битву со стороны, поняли, что этот новый Александр не остановится на достигнутом успехе. Он не удовлетворится одним городом, пусть даже великим и знаменитым. Султан жаждет завоевать весь мир. Если они не забудут на какое-то время о своих распрях и не объединятся, то он побьет их всех поодиночке. — Граф облизнул пересохшие губы. — Всем, кто ненавидит турок, стало ясно, что пришло время стать плечом к плечу, на одну сторону.

— Но никто из них не испытывал к Мехмету такой лютой ненависти, как Влад Дракула, — взволнованно заметил Петру.

— Это верно. В то время человек, который похитил у Влада трон Валахии, Владислав из рода Данести, бросил своего покровителя Хуньяди и подписал договор с турками. Так что Белому рыцарю теперь требовался новый помощник. Ему нужен был Дракула.

— Но… — Спатар остолбенел. — Хуньяди ведь убил его отца и брата.

— Почти наверняка.

— Я должен заметить, что все ваши балканские игры и вся эта так называемая гибкость в делах не имеют ни малейшего отношения к Папе. Нам в Италии ничего не известно об этом. Ни о союзах, ни об интригах. — Кардинал вздохнул.

— Так что Дракула поклялся во вражде к туркам и в вечной дружбе с Хуньяди, а заодно с его и моим сюзереном, королем Венгрии, который служит оплотом всего христианского мира, — продолжил Хорвати, не обращая внимания на слова его преосвященства. — Имея за спиной покровителей, которые снабжали его деньгами и предоставили войско, Влад к тысяча четыреста пятьдесят шестому году был готов вернуть себе трон. К тому же шакалы в Валахии давно уже перегрызлись друг с другом, отрывая куски посытнее. Впрочем, мне неизвестны все эти детали. Я просто хотел немного сберечь наше время. — Он снова обернулся к исповедальням. — Так кто расскажет о событиях того года?

Графу вовсе не нужно было повышать голос, чтобы писцы вспомнили о своих обязанностях. Они положили перья, замаранные синими чернилами, и ждали, каким цветом им придется писать теперь. Это зависело от того, кто именно заговорит, но свидетели пока ели, пили, собирались с духом.

Не так-то просто заново пережить то, что тебе уже пришлось однажды вынести. Трудно даже говорить об этом, но каждый из них хорошо знал, что если он не сумеет преодолеть себя сейчас, то дальше будет только труднее.

Ум Иона, смятенный и растревоженный, наконец-то начал приводить в порядок воспоминания. Пятьдесят шестой год! Это было его время. Их время. Они добились всего, о чем мечтали во время скитаний. Им исполнилось по двадцать пять лет. Страдания только закалили мужчин, и они не боялись вступить в войну.

Ион инстинктивно подался вперед, когда в его памяти возник тот июльский день, день сражения, в котором он участвовал, самого первого в жизни. Он вспомнил и комету, которая пронеслась тогда над Валахией.

— Я расскажу об этом, — прошептал Тремблак.

Писцы обмакнули перья в черные чернила и стали записывать его слова на пергаменте.

Глава двадцать первая

КОМЕТА

Июль 1456 года,

через восемь лет после побега из Тырговиште