Кутузов - Лидия Ивченко

Этот подробный рассказ о принце Карле де Лине приведен здесь в качестве зарисовки характера, дающего яркое представление о героях того времени, когда в человеке причудливо смешивались деятельность и сибаритство, любовь к удовольствиям жизни и храбрость на поле боя. К этому-то времени и относился генерал Голенищев-Кутузов. Эти люди имели свое представление о величии и с насмешкой встречали все, что носило отпечаток «политической экзальтации» и открыто выраженных эмоций. Эти люди не умели считать деньги: они были для них средством развить способности и удовлетворить потребности (включая тягу к благотворительности и милосердию), но не целью. По словам госпожи де Сталь, «образованность остановилась в них на такой точке, в коей целые нации никак не могут остаться, когда грубость характера смягчается, не отнимая при этом ни мало его силы и сущности». Вероятно, поэтому их времяиих идеалы стремительно уходили в прошлое, уступая место людям более практичным, грубым, с менее выраженной индивидуальностью. Но в 1788 году, последнем предреволюционном году Европы, Кутузов наслаждался обществом известного человека, разделяя его взгляды на жизнь: «Преимущество любезности, кажется, состоит в том, чтобы согласоваться со всяким умом, со всякою стороною и со всяким способом рассматривать вещи и идеи. Она не должна быть столь груба, чтобы кого-то огорчить, ни столь важна, чтоб убедить; словом, она не должна возмущать жизни, а только украшать ее»11.

Впрочем, наличие большого количества иностранцев в замкнутом пространстве лагеря вызывало неудовольствие у русских офицеров. Подчас это приводило к спорам и столкновениям. Рассказ об одном таком столкновении внес в свой Дневник Р. М. Цебриков: «Споры о брандскугелях — россияне одни только несправедливы, употребляя их против Очакова; — с моей стороны, что все позволено употреблять против своего неприятеля. Да, ответствованно мне, это одни только россияне способны к тому. Но ведь принц Нассау к нам привез изобретение сие. Да, сказал противник (надобно знать, что это был немец, который хотел и всегда показывал, что он человек просвещенный), везде в России варварство, например, в Курске и около. Ответ: и те люди, по мере своего ощущения имеют блаженство. Так, сказано мне, поди и ляг спать подле кухни. Бранится, яко свинья — спор, поди сам, и немец показал, наконец, что он варвар более, нежели просвещенный человек, — ибо хотел поддержать доказательство кулаками, а не разумом»12. На переизбыток иностранцев на русской службе в это время обращал внимание Потёмкина и Суворов: «Наши самые порядочные — младшие офицеры не из „вольного дворянства“. Россия велика, не так уж много в ней служит иностранцев, заменяют их, да опять же „вольными“. Надо бы во время войны этот закон природы позабыть»13. Полковники «преторианцы» — «плохи». Тем самым Суворов предлагал отменить Указ 1762 года о вольности дворянской, хотя бы на период военных действий, протестуя также против переводов офицеров гвардии в армейские полки с повышением в чине, что вызывало протесты «армейцев», покидавших по этой причине службу опять же в соответствии со своим правом, выраженным в Указе 1762 года. Характерные диалоги в Главной квартире светлейшего князя Потёмкина-Таврического приведены в Дневнике Р. М. Цебрикова: «<…> Спрашивали другие, подписаны ли их аттестаты в отставку; их искусно укоряли шуткою, зачем они, будучи столь молоды, идут из службы прочь. Один отвечает: за болезнями, имея вид столь красный и полный, что желательно и всякому здоровому таковой иметь; другой: домашние его обстоятельства понуждают его к тому; третий говорит, что отец его уже стар и некому за хозяйством присматривать. Но последнего представления об отставке были сии: „Я выхожу для того из службы прочь, что меня два раза обошли в производстве, единственно за то, что старался с усердием служить, и никогда никому не похлебствовал“»14. Были и другие причины к неудовольствиям, заставлявшие офицеров выходить в отставку. «В армии никто из штаб-офицеров и обер-офицеров не дерзай наказывать солдата: сей имеет прямой к светлейшему доступ для чинения жалоб; однако многие порядочные офицеры таковым для солдат послаблением службы недовольны, ибо и сих уже не слушают и прекословя говорят, что „пойду к его светлости“. А наиболее избалован Екатеринославский кирасирский полк, где светлейший шефом»15. «Возобновите, любезный князь, в удивительной вашей армии ту благоразумную строгость, которая от добросердечия вашего несколько ослабела, чему я сам свидетель. Привычка уважать и повиноваться у вас так сильна, что ни генералы, ни офицеры, ни солдаты не могут отстать от ней равнодушно. Вы не любите, чтоб били нижних чинов, но ваши прутья не делают такой боли, как наши палки. Пусть рассказчики говорят, что хотят. Ежели в полках найдутся пьяницы, негодяи и неисправимые шалуны, то не сердитесь на начальников, которые будут их наказывать», — писал де Линь16.

Замечательная вещь — дневник очевидца. Благодаря все тому же Р. М. Цебрикову мы знаем, что спустя пять дней после прибытия М. И. Кутузова под Очаков на лагерь обрушилась трехдневная песчаная буря, которую он пережил вместе со всеми: «Мы стояли на вспаханных и пшеницею засеянных, но частыми войск переходами в пыль превращенных полях; а по сей причине буря несказанно пыль повсюду разносила. Не можно было в сии дни ничего варить. Все пылью засорено: люди, платья, пища, вода, животные — всякому достался пай пыли скушать. Прежде жаловались на продолжительную дождливую непогоду, но бурная итого докучнее: беспрестанно от пыли рот вымывай и опять принуждаешься бурею ее же в себя вбирать»17. Из того же источника можно почерпнуть, как провел генерал Голенищев-Кутузов 24 июля 1788 года. «Сей день после обеда палили с батарей из 24-х фунтовых пушек бомбами, кои разрывались перед садами; потом выступили конные егеря, а вскоре за ними и пехотные, и достигши до садов, палили из пушек, дабы выгнать из оных скрывавшихся турков. <…> Князь светлейший и прочие генералитеты сидели на батарее, построенной на высоком кургане, и смотрели в зрительные трубы на все движения, чинимые около садов нашими егерями, час с четыре. Ввечеру все утихло и во время вечерней зари играли азиатские штучки на духовых инструментах вместе с бубнами; князю сия музыка весьма понравилась, так что спустя час после этого приказал опять над Черноморским берегом чрез довольно продолжительное время играть те же самые штучки при мраке тихой ночи»18. А 26 июля «<…> после обеда ходил пеший светлейший князь к батареям, велел пустить в город несколько бомб и сделал несколько выстрелов, и воротился обратно пеший же, имея на себе рейтузы белые, что придавало ему много величественности». В лагере под Очаковом шла крупная карточная игра, которая заканчивалась иногда трагически. Так, покончил жизнь самоубийством граф А. А. де Лицын, «будучи обманут и обыгран де Рибасом». Ловкий игрок де Рибас, в честь которого названа улица в Одессе, — приятель М. И. Кутузова. Кстати, не менее азартным игроком был и принц де Линь. Одним словом, в подобной компании и сам Михаил Илларионович не остался в стороне от общего увлечения. Следующий день принес в лагерь осаждавших большую радость: они узнали о победе вице-адмирала Грейга над шведским флотом у Красной Горки. Причем выстрелы морского сражения были слышны в самом Петербурге, и даже двор готовился выехать из города. Конечно же Михаила Илларионовича тревожила судьба его близких, находившихся в Северной столице почти на линии фронта: «27-го июля. Был молебен за одержанную над шведским флотом победу и, как говорят, еще за прогнание неприятеля с финляндских границ <…>». Но закончился этот день неожиданно плохо: «Сей день торжествования нашего изменился в несказанную для нас печаль. О, Боже! Колико судьбы твои неисповедимы! После обеда выступает разженный крепкими напитками генерал-аншеф Суворов с храбрым батальоном старых заслуженных и в прошедшую войну неустрашимостию отличившихся гренадеров из лагеря; сам вперед ведет их к стенам очаковским. Турки или от страху, или нам в посмеяние, стоя у ворот градских, выгоняют собак в великом множестве из крепости и встравливают их против сих воинов. Сии приближаются; турки выходят из крепости, устремляются с неописанною яростию на наших гренадеров, держа в зубах кинжал обоюдоизощренный, в руке острый меч и в другой оружие, имея в прибавок на боку пару пистолетов; они проходят ров, становятся в боевой порядок — палят, наши отвечают своею стрельбою. Суворов кричит: „приступи!“ Турки прогоняются в ров; но Суворов получает неопасную в плечо рану от ружейного выстрела и велит преследовать турков в ров; солдаты повинуются, но турки, поспеша выскочить из онаго, стреляют наших гренадеров, убивают, ранят и малое число оставшихся из них обращают в бегство. Подоспевает с нашей стороны другой батальон для подкрепления, но по близости крепости турков число несказанно усугубляется. Наступают сотни казаков, волонтеров и несколько эскадронов легких войск, но турков высыпается тысяч пять из города. Сражение чинится ужасное, проливается кровь, и пули ружейные, ядра, картечи, бомбы из пушек и мечи разного рода — все устремляется на поражение сих злосчастных жертв — разумных тварей — лютость турков не довольствуется тем, чтобы убивать… наимучительнейшим образом, но чтоб и наругаться над человечеством, отрезывая головы и унося с собою, натыкая на колья по стенам градским, дабы зверское мщение свое простирать и на бесчувственную часть <…> — голову. Не щадятся тут офицеры, коих отцы чрез столь долгое время с рачительностию и великим иждевением воспитывали… все в замешательстве, и немного требовалось уже времени для посечения турецким железом наихрабрейших наших воинов, ежели бы Репнин не подоспел было с третьим батальоном и с конным кирасирским полком и не спас сей злосчастной жертвы от конечной гибели, которой пьяная голова оную подвергала»19. На следующий день Кутузов увидел «расставленных сорок в два ряда палаток, коих до сего не бывало, и по сторонам по одной. Сии поставлены по повелению милосердого и сердоболящего о человечестве князя Потёмкина для раненых вчера солдат. Он захотел, чтобы несчастные сии в близости его лучше присмотрены были». Этот прискорбный случай, едва не погубивший репутацию Суворова, произошел на глазах генерала Кутузова, а подробности он мог услышать и от своего начальника Н. В. Репнина, который не раз сталкивался с нарушением А. В. Суворовым субординации. Суворов же не раз вел себя вызывающе по отношению к старшему в чине Репнину, оправдывая самовольство презрением к более осторожному и расчетливому сослуживцу. «Другом ему не буду даже в Шведенберговом (Сведенберговом. — Л. И.) раю», — шутил полководец20. В ту войну Кутузов имел возможность наблюдать и сравнивать обоих военачальников, под командованием которых он состоял на протяжении нескольких лет: при всем уважении к Суворову он убедился в том, что талант, дерзание и отвага не всегда приносят на войне ожидаемые плоды.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});