Сталин. Том I - Лев Троцкий

«Из меньшевистских резолюций, – писал Иванович в нелегальной бакинской газете по поводу Лондонского съезда, – прошла только резолюция о партизанских выступлениях, и то совершенно случайно: большевики на этот раз не приняли боя, вернее, не захотели довести до конца, просто из желания дать хоть раз порадоваться меньшевикам». Объяснение поражает своей несуразностью. «Дать порадоваться меньшевикам» – такого рода человеколюбивая заботливость не была в политических нравах Ленина. Большевики «уклонились от боя» на самом деле потому, что против них были в этом вопросе не только меньшевики, бундовцы, латыши, но и ближайшие союзники, поляки. А главное, среди самих большевиков имелись острые разногласия насчет экспроприаций. Было бы, однако, ошибочно предполагать, что автор статьи просто сболтнул для красного словца, без какого-либо умысла. На самом деле ему необходимо было скомпрометировать стеснительное решение съезда в глазах боевиков. Это, конечно, не делает само объяснение менее бессмысленным. Но такова уж манера Сталина: когда ему нужно прикрыть свою цель, он не колеблется прибегать к самым грубым уловкам. И как раз своей нарочитой грубостью доводы его нередко достигают цели, освобождая от необходимости доискиваться более глубоких мотивов. Серьезный член партии мог только с досадой пожать плечами, прочитав, как Ленин уклонился от боя, чтоб доставить маленькую радость меньшевикам. Но примитивный боевик охотно соглашался с тем, что «совершенно случайное» запрещение экспроприаций не нужно брать всерьез. Для ближайшей боевой операции этого было достаточно.

12-го июня в 10 ч. 45 минут утра в Тифлисе, на Эриванской площади совершено было исключительное по дерзости вооруженное нападение на казачий конвой, сопровождавший экипаж с мешком денег. Ход операции был рассчитан с точностью часового механизма. В определенном порядке брошено было несколько бомб исключительной силы. Не было недостатка в револьверных выстрелах. Мешок с деньгами (241000 рублей) исчез вместе с революционерами. Ни один из боевиков не был задержан полицией. На месте остались трое убитых из конвоя; около 50 человек были ранены, в большинстве легко. Главный организатор предприятия, защищенный формой офицера, прогуливался по площади, наблюдая за всеми движениями конвоя и боевиков и в то же время ловкими замечаниями устраняя с места предстоящей операции публику, чтоб избегнуть лишних жертв. В критическую минуту, когда могло показаться, что все потеряно, мнимый офицер с поразительным самообладанием завладел денежным мешком и временно скрыл его в диване у директора обсерватории, той самой, где юный Коба служил одно время бухгалтером. Об этом начальнике, армянском боевике Петросяне, носившем кличку Камо, необходимо здесь вкратце рассказать.

Приехав в конце прошлого столетия в Тифлис, он попал в руки пропагандистов, в том числе Кобы. Почти не владевший русским языком, Петросян однажды переспросил Кобу: «Камо (вместо: кому) отнести?» Коба стал издеваться на ним: «Эх ты, – камо, камо!..» Из этой неделикатной шутки родилось революционное прозвище, которое вошло в историю. Так рассказывает Медведева, вдова Камо. Больше ничего об отношениях этих двух людей она не сообщает. Зато говорит о трогательной привязанности Камо к Ленину, которого он впервые навестил в 1906 г. в Финляндии. «Этот отчаянной смелости, непоколебимой силы воли, бесстрашный боевик, – пишет Крупская, – был в то же время каким-то чрезвычайно цельным человеком, немного наивным и нежным товарищем. Он страстно был привязан к Ильичу, Красину и Богданову… Подружился он с моей матерью, рассказывал ей о тетке, о сестрах. Камо часто ездил из Финляндии в Питер, всегда брал с собой оружие, и мама каждый раз особенно заботливо увязывала ему револьверы на спине». Отметим, что мать Крупской была вдовой царского чиновника и рассталась с религией только на старости лет.

Незадолго до тифлисской экспроприации Камо снова посетил финляндский штаб. Медведева пишет: «Под видом офицера, Камо съездил в Финляндию, был у Ленина и с оружием и взрывчатыми веществами вернулся в Тифлис». Поездка совершена была либо накануне Лондонского съезда, либо сейчас же после него. Бомбы были получены из лаборатории Красина. Химик по образованию, Леонид еще будучи студентом мечтал о бомбах размером в орех. 1905 год дал ему возможность развернуть свои изыскания в этом направлении. Правда, он не достиг идеальных размеров ореха, но в лабораториях, действовавших под его руководством, изготовлялись бомбы большой сокрушительной силы. Боевики не в первый раз проверили их на площади Тифлиса.

После экспроприации Камо вынырнул в Берлине. Здесь его арестовали по доносу провокатора Житомирского, занимавшего видное место в заграничной организации большевиков. При аресте прусская полиция захватила чемодан, в котором, как полагается, находились бомбы и револьверы. По сведениям меньшевиков (расследование вел будущий дипломат Чичерин), динамит Камо предназначался будто бы для нападения на банкирскую контору Мендельсона в Берлине. «Неверно, – утверждает осведомленный большевик Пятницкий, – динамит был приготовлен для Кавказа». Оставим назначение динамита под знаком вопроса. Камо просидел в немецкой тюрьме более 1,5 лет, симулируя все время, по совету Красина, буйное помешательство. В качестве неизлечимого больного он был выдан России и просидел в Тифлисе, в Метехском замке, еще около полутора лет, подвергаясь самым тяжким испытаниям. Окончательно признанный безнадежно помешанным, Камо был переведен в психиатрическую больницу, откуда бежал. «Потом нелегально, прячась в трюме, поехал в Париж потолковать с Ильичем». Это было уже в 1911 г. Камо страшно мучился тем, что произошел раскол между Лениным, с одной стороны, Богдановым и Красиным – с другой. «Он был горячо привязан ко всем троим», – повторяет Крупская. Далее следует идиллия: Камо попросил купить ему миндалю; сидел в кухне, заменявшей гостиную, ел миндаль, как на родном Кавказе, и рассказывал о страшных годах, о том, как притворялся сумасшедшим, о том, как в тюрьме приручил воробья. «Ильич слушал и остро-жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться».

Снова арестованный в России Камо был приговорен к смерти. Манифест по поводу трехсотлетия династии (1913) принес неожиданную замену виселицы бессрочной каторгой. Через четыре года Февральская революция принесла неожиданное освобождение. Октябрьская революция принесла большевикам власть, но выбила Камо из колеи. Он походил на мощную рыбу, выброшенную на берег. Во время гражданской войны я пытался привлечь его к партизанской борьбе в тылу неприятеля. Но работа в поле, видимо, не была его призванием. К тому же и прожитые страшные годы не прошли бесследно. Камо задыхался. Он не для того рисковал своей и чужой жизнью десятки раз, чтоб стать благополучным чиновником. Катэ Цинцадзе, другая легендарная фигура, погиб в ссылке у Сталина от туберкулеза. Сходный конец выпал бы, наверняка, и на долю Камо, если б он не был случайно убит летом 1922 г. при столкновении с автомобилем на одной из улиц Тифлиса. В автомобиле сидел, надо думать, кто-нибудь из новой бюрократии. Камо передвигался в темноте на скромном велосипеде: он не сделал карьеры. Самая гибель его имеет символический характер.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});