Восток - Запад. Звезды политического сыска - Эдуард Макаревич

«В русле идей Зубатова ЦК КПСС предложило создать псевдопартию, подконтрольную КГБ, через которую направить интересы и настроения некоторых социальных групп. Я был категорически против — это была бы чистая провокация. Был разговор на пленуме, где я поставил вопрос: зачем КПСС должна сама для себя создавать партию-конкурента? Пусть рождение новой партии идет естественным путем. Но не убедил участников пленума. Тогда за это дело взялось само ЦК, секретарь партии занимался этим. Так они «родили» известную Либерально-демократическую партию и ее лидера, который стал весьма колоритной, даже скандальной фигурой на политическом небосклоне».

Судьбы. Михалыч

Диссиденты, инакомыслящие... Богатая, колоритная перипетиями судьбы группа интеллигенции. Сколько вышло их воспоминаний к сегодняшнему дню: Солженицын, Сахаров, Григоренко, Марченко, Амальрик, Алексеева, Буковский и много еще других. И их краска подсохнет на палитре истории. А мы обратимся к тому, чья диссидентская судьба оказалась туго повязанной с Пятым управлением и привнесла некий резонанс в деятельность КГБ. Не захотел он открыть свое имя, поэтому назовем его по отчеству — Михалыч.

При всей необычности это был типичный советский интеллектуал оппозиционного толка. От родителей — начитанность, образованность, кругозор. Единственный ребенок в семье заслуженных учителей — отец отмечен орденом за педагогические заслуги.

В 1952 году Михалыч учился на пятом курсе исторического факультета Московского университета. Когда он написал дипломную работу, на кафедре пришли в ужас от темы и трактовки. Тогда он за несколько дней написал другую, «проходную», и с блеском защитился.

Диплом историка, знание десяти языков, феноменальная память открывали ему любые двери в поисках работы. Но начинались трудовые будни, учрежденческая рутина — и ему становилось скучно. За место особо не держался, новое находил легко.

Главным делом для него оставалась историческая публицистика. Его первый литературно-исторический труд назывался «Рыцарь железного образа» о Феликсе Дзержинском.

Как-то незаметно он вошел в круг диссидентствующей молодежи, которую спустя десятилетия назвали шестидесятниками. Его темы разжигали интерес. Он писал о народовольцах, о Кирове, о Сталине, о репрессивной политике. Самой известной в диссидентских кругах стала его рукопись «Логика кошмара» — о репрессиях 37-го года. Тогда-то им и заинтересовалось КГБ. Занимался им офицер Пятого управления майор Станислав Смирнов, так его назовем.

Михалыч продолжал писать трактаты, фрондирующие друзья брали почитать, и тексты уже жили своей жизнью, ходили по рукам. В конце 70-х его арестовали за антисоветскую пропаганду. Суд приговорил к двухгодичной ссылке.

Бобков тогда спросил, больше обращаясь к себе, чем к Смирнову:

 — Куда пошлем отбывать?

Он развернул карту, подумал и ткнул пальцем в город Киров. У него там был хорошо знакомый начальник областного управления КГБ. Позвонил, попросил помочь.

Помогли. Местное управление нашло квартиру для Михалыча (один военный уехал служить за границу), подыскало ему работу переводчика в каком-то техническом НИИ.

Михалыча Смирнов забрал прямо из зала суда, после приговора. На «Волге» привез домой, где ждала жена. Дал ему десять дней, чтобы пришел в себя. Дни эти пролетели как один. Перед отъездом с ним встретился Бобков:

 — Видишь, как все получилось? Делай выводы. Зачем тебе подобные встряски?

Вечером Смирнов проводил его на вокзал и посадил в поезд до Кирова. Там Михалыча встретили, местный чекист показал квартиру. На следующий день он отправился устраиваться на работу. Началась немосковская жизнь.

Смирнов частенько приезжал в Киров к своему Михалычу. Это была его работа. Долгие велись разговоры про жизнь, про судьбу страны, про мировые угрозы и внутренние опасности. И однажды Смирнов предложил ему написать записку, где были бы все те мысли о глобальных вызовах Отечеству, что рождались в этих неспешных беседах.

Когда Михалыч изложил, из текста стало ясно — две главные напасти ожидают Советский Союз на рубеже веков: национализм и терроризм. Национализм может разломать державу, а терроризм добить ее. И систему мер против этих угроз Михалыч предлагал, мер государственных и общественных. Одним словом, предлагал стратегию против национализма, заглядывая в год 92-й из 82-го.

Сие сочинение Смирнов показал Бобкову. Тот распорядился:

 — Оформить соответствующим образом и пустить «по команде».

И вдруг на записке Михалыча — резолюция председателя КГБ В. Чебрикова: начальникам управлений комитета, начальникам областных управлений... ознакомиться, взять на вооружение, выработать систему мер...

Записку взяли в работу, аппарат КГБ ориентировался на выводы Михалыча.

А Бобков скажет Смирнову:

 — Пишите ходатайство в Верховный Совет о досрочном освобождении.

Пришла к Михалычу свобода, вернулся он в Москву, начал работать в институте переводчиком.

И вдруг новый скандал.

Все началось с того, что потянулся он к русофильским кругам. Те слоились вокруг обществ охраны памятников старины и культуры. Корифеями в тех кругах ходили поэты Сорокин, Куняев, публицисты Лобанов, Семанов, Проханов, кандидат наук, историк из МГИМО, скандалист Емельянов (его запомнили по известным в свое время строкам на майках: «Куришь, пьешь вино и пиво — ты пособник Тель-Авива»).

И однажды в Москве появилась самиздатовская листовка об Александре Николаевиче Яковлеве. Бывший посол СССР в Канаде, он уже был секретарем ЦК КПСС. Листовка развенчивала его статью об истории и литературе, написанную в 1972 году, и его русофобские, антироссийские, прозападные взгляды. Листовка яркая, сочная, язвительная. Она стала самиздатовским явлением, передавалась из рук в руки, опускалась в почтовые ящики.

Яковлев пребывал в возбуждении. На поиски автора были брошены внушительные силы: сличали шрифты, копии от ксероксов, ставились задачи агентам.

Смирнов тоже получил необходимые ориентировки и образец этого творения. И когда он его прочитал, первая мысль: «Это Михалыч! Его стиль!»

Поехал к нему:

 — Посмотри, кто бы это мог написать?

 — Да я и написал.

 — ?!

Ну, объяснились тогда, поговорили. Смирнов вернулся в Управление, доложил начальнику отдела.

 — Пиши записку.

Бобков наложил резолюцию. Дальше дело не тронулось. А спустя пять лет председатель КГБ Крючков докладывал Генеральному секретарю партии Горбачеву о Яковлеве: агент влияния, прозападный политик.

Сейчас Михалычу 60 с лишним. Он на пенсии. Кое-что пишет, консультирует политические партии, фонды, комитеты. В основном по геополитике. Смирнов с ним перезванивается, поздравляет с днем рождения, с праздниками.

КГБ и партия: конфликт людей

и мировоззрений

Сегодня можно вполне определенно сказать, что КГБ видел процессы в стране лучше, чем партия. И благодаря агентурному аппарату, и вследствие близости к кричащим проблемам. Да, и отчасти из-за присутствия умных голов на социально опасных участках.

Мир стоял на пороге взлета информационных технологий, на которые элиты возлагали особые надежды в сфере влияния на людей. Пока Кремль спал, в стране возникло подпольное производство видеопродукции: энергичные «теневики» копировали и продавали зарубежные видеофильмы, видеоигры, видеопрограммы. Пятое управление неплохо представляло масштабы этого бизнеса, возможности его влияния. Здесь социологическая пропаганда в чистом виде, пропаганда образом жизни и технологиями была круто замешана на криминальной энергии. Мир уходил вперед, а власть жила прошлым.

И тогда Бобков ставит вопрос о создании отечественного производства видеомагнитофонов и видеозаписей. Со скрипом ЦК КПСС назначило комиссию, которую возглавил идеологический секретарь Михаил Зимянин. Известные люди, члены комиссии — министр связи, заместитель министра культуры, председатель Гостелерадио — все отвергли предложение КГБ: «Нам этого не надо. Пусть таможня и пограничники делают свое дело — изымают видеокассеты на границе». Через два года, когда председатель КГБ Андропов стал секретарем ЦК партии, эта комиссия собралась вновь и после дебатов передала вопрос о видеотехнике в Совет министров. Но и там его ждала нелегкая участь. В КГБ понимали: на информационном поле партия проигрывает борьбу за умы и настроения.

Особенно это было видно по тому, как относились к людям. Уже в середине 70-х годов в Пятом управлении отмечали откровенные симптомы игнорирования людских забот и переживаний. Москву тогда наводнили десятки граждан, чьи жалобы и просьбы не волновали местную власть. Но их не хотели слушать и в больших столичных приемных. Что же они просили? Чаще всего решить вопрос с жильем, притом на вполне законном основании. Просителями были многодетные матери, пенсионеры, инвалиды. Бездушие бюрократии доводило людей до истерики. И однажды журналисты из агентства Рейтер, поработав с некоторыми жалобщиками, опубликовали заявление от их имени об образовании «независимых профсоюзов». А в комментарии пояснили, что эти профсоюзы выступают против советской власти. Из ЦК партии в КГБ понесся грозный оклик: что происходит?