Избранник Ада - Николай Норд

– Было это, как щас помню, в шестьдесят шестом году – потому я запомнил, что как раз тогда и, что положительно, именно в этот день! – Шамков чемпионом Союза стал. Я по радио услышал. Ну, для меня это, сам понимаешь, Колек, душевный праздник – мой ученик да на такую высоту недостижимую поднялся! Само собой отметил, да завалился спать, но рано – самогон свалил, он крепкий, зараза – с табачком, да еще и на курином помете настоянный. Я его у Бормочихи брал, она всегда такой делает, чтобы дури в голове было побольше – травит, сука, нашего брата, как тараканов. А тогда – также вот, лето было, жара, я окошко открытым оставил на ночь – для прохлаждения прохлады. Вдруг, слышу ночью – мой Джульбарс меня мордой тычет и скулит, жалобно так, трясется весь, ко мне жмется. Ну, я кое-как глаза продрал, хлопнул сто грамм для прояснения ясности в мозгах, спрашиваю собаку: чего, мол, напужался?

А надо сказать, Джульбарс мой хоть и не овчарка и без особой породы, но здоровый пес и смелый был. Я вот, не охотник, а Иван Крючков, чей дом сразу за магазином, в резных завитушках весь – может, обратил внимание-нет? – так тот мово Джульбарса завсегда на охоту с собой брал. Я ему за пузырь собаку уступал на право аренды пользования. Так Иван с ним и на ведмедя ходил, потому как Джульбарс перед косолапым не ссал – вот какой смельчак был.

В общем, я удивился на Джульбарса, потому как ночью ко мне во двор лучше не заходи, даже калитку закрывать не надо – порвет пес в клочья любого. Но тут соображать стал: как же собака сюда попала – ведь двери в доме и в сенках закрытые были. Но понял все же: тут большого ума палаты не надо – через окно заскочил! Опять же думаю себе: отчего Джульбарсу приспичило через окно в хату проникать – никогда он так не делал, только через дверь и то, если разрешат – такой умный был. Глянул в окно – а там верзила какой-то о стену сарая спину чешет, аж сарай ходуном ходит. И Чертик мой стоит супротив него, весь взъерошенный, шерсть дыбом встала и искрами ходит, глаза горят, что уголья на ветру, набычился весь, рога вперед выставил, землю копытом роет, яко твой коняга, зубы оскалил по волчьи, паром изо рта дышит. Никогда я его таким ярым не видал.

Я подумал, что чужак хочет мово Чертика умыкнуть. Ну, я топорик в сенках схватил и выскочил во двор. А, странное дело, полнолуние опять было, да еще фонарь уличный горел, так что я хорошо все увидел. Стоит у сарая огромадный лешак, без одежки, весь волосатый с головы до ног, а Чертик мой, задом от него в сарай пятится. Задом, задом так, и юрк – сараюшку. Ну, я шагнул на лешака, замахнулся топором, рявкнул: пошел, мол, вон, зарублю щас нахрен! Тут лешак вывернулся на меня всей грудью – мать честная! – да он метра под три одного росту оказался, грудь – как стол, голова – что котел, плечи – что моя печь, ручища – медведя задавят, как простую крысу. Я как был, замахнувшийся с топориком в руке, так и стал столбняком. А я ведь сам не робкого десятка, с урками в ночи стоко раз встречался, скоко ты, наверное, в детстве конфет не съел. И под ножичек попадал, гляди – во!

Василий задрал тельняшку и показал на животе под ребрами косой шрам. Поцарапав его грязными ногтями, словно убеждаясь, что он до сих пор не разошелся, он продолжил:

– А труса я никогда не давал, потому как морская душа и боксер. А тут одеревенел весь, думаю, щас лешак меня как былинку простую поломает. А тот рыкнул на меня предостерегающе, но не злобно, – а все равно от этого рыка у меня мурашки по спине побежали – зубы показал, они в свете лунном, как клавиши твово пианино были, и белые такие, как сахар-рафинад. Посмотрел на меня исподлобья, серьезно так, – а глаза у него маленькие, цвета какого не разглядел, но светились зеленым, как у кота ночью. И руку поднял и пальчиком мне погрозил, как ребенку малому: мол, смотри не балуй, а то щас тебе жопу надеру. А палец тот – чуть не монтировка моя размером. Я хотел, было, ретироваться, ан нет, не могу – парализовало меня всего. Так и стоял перед ним с разинутым ртом и поднятым топориком недвижно. Короче нагнал на меня страху, напужал до смерти.

– И что, чем все кончилось-то? – не утерпел я спросить.

– Да не поверишь. Тут калитка распахнулась и еще два лешака заходят – лешачиха, с какой-то корзиной в руке, и их сынок!

– Да ты что?

– Вот те истинный Боже! – Василий исступленно перекрестился. – Лешачиху я сразу признал, она помельче, хотя Валюхе нашей до ней далековато будет, и сиськи у нее, пожалуй, поболее – во! – Василий выразительно показал их размеры руками. – Что груши боксерские. А малец, он был с меня ростом, но коренаст и так, по-нашему, по-человечьи, я полагаю, ему лет восемь было. Так малец этот сразу к моему лисапеду подошел, что у стенки дома стоял, сел на него и ну кататься по двору. У меня глаза на лоб полезли: если бы так сделал ведмедь, как показывают в цирке, и то я б не так удивился. А лешак с лешачихой, глядя на забаву свово лешачка, что-то там порыкали любезно меж собой, и лешачиха ко мне направилась. Я думал – ну, вот и все, конец мне пришел, щас ухайдакает – чувствую, задница у меня помокрела, и вонь пошла.

Стал про себя молитвы творить, которым меня с детства матушка обучила, да которые я стал забывать, как только в пионеры вступил, где мне там объяснили, что религия – это опиум для народа. А лешачиха чо-то там вытащила из корзинки своей и на крыльцо поставила. Чо – я видеть не мог, по причине своего полного оцепенения – я ведь не мог даже голову повернуть. Потом лешак с лешачихой вышли со двора на улицу, а лешачок – за ними, так на моем лисапеде и укатил. И ведь, ни одна собака на улице не тявкнула!.. Жалко мне этот лисапед было, на нем рыбалить поутрянке, как хорошо было ездить – незаменимая вещь! Но больше я его никогда не видывал. Во, как дело было!

– Слушай, Василий, а ты в милицию не заявлял? – воспользовавшись паузой в рассказе морячка, спросил я.

– Ну, куда там – нашел дурака! Чтобы меня в психушку упрятали?

– Так ты об этом никому-ничего, вообще?

Василий засунул руку под тельняшку, почесал там свой шрам и ответил:

– Да пришлось Бормочихе сказать…

– А почему именно ей? И она поверила?

Василий опять примолк, невесело посмотрел на пустую бутылку – но допинга для бесперебойного дальнейшего повествования там уже не оставалось. Наступила тишина, нарушаемая лишь надрывным скрипучим криком вороны, шедшего с потолка, – будто где-то на крыше от нее гвоздодером отдирали доски.

– Это что там такое? – спросил я.

– Да это Карла каркает, подружки моей Клавки ворон ручной. Когда-то она его вороненком вырвал из зубов кошки, подлечила – крыло у него было перекусано – с тех пор прижился у ней, не улетает никуда. Вот следом за ней прилетел, на чердаке сидит теперь, ждет, когда проснется.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});