«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Один из его подчинённых, начальник саратовского отделения того же жандармско-полицейского управления, ротмистр Сергей Иванович Балабанов, положительно выделялся из всех присутствовавших на проводах своей импозантной наружностью. Представьте себе затянутого в полную парадную жандармскую форму великолепного мужчину с сильно выраженной южноармянской внешностью, лет сорока, среднего роста, крепкого, довольно коренастого брюнета, всего заросшего усами и громадными, также великолепными, бакенбардами, не то «скобелевского», не то «горемыкинского» образца[105], с армянскими миндалевидными чёрными глазами навыкат. Ротмистр Балабанов держался соответственно своей наружности, т. е. сохранял невозмутимую величественную позу и говорил с подчёркнутым достоинством. На железнодорожном вокзале, при встрече приходивших поездов, на виду у публики он, несомненно, должен был производить впечатление. Считая себя неотразимым донжуаном, он, по-видимому, имел успех у железнодорожных барышень-блондинок. Собственно говоря, этот успех у прекрасной половины рода человеческого занимал не последнее место в его жизни. Делами же чисто жандармскими этот ротмистр занимался, только поскольку это входило в его чисто полицейскую службу на железной дороге. Следуя всецело своему начальнику, генералу Николенко, бравый железнодорожный жандармский офицер презирал политический розыск, да, кстати, и ничего в нём не понимал. Но зато не было более усердного винтера в городе. Служба была нетяжёлая, и времени для винта было сколько угодно.

Мы с ротмистром Балабановым долго поддерживали хорошие отношения и бывали друг у друга. Впоследствии, в 1909 году, одно происшествие, о котором я расскажу своевременно, испортило наши взаимоотношения.

Другой начальник железнодорожного отделения, квартировавший в Покровской слободе, большом пригороде Саратова (но на другом берегу Волги), был ничем не выделявшимся молодым жандармским офицером, так же как и два адъютанта начальников жандармских управлений, присутствовавших на ужине.

Мне остаётся ещё сказать несколько слов о трёх помощниках начальника губернского жандармского управления. Одним из них был подполковник Пострилин, в прошлом казачий офицер. Это был типичный казак по наружности и отличный жандармский офицер, с любовью относившийся к своему делу и большую часть своего времени проводивший не в уезде, а в канцелярии управления, где производил дознания по государственным преступлениям. Деятельность его была чисто следовательской, т. е. та, которой я занимался в Петербургском управлении до моего назначения в Саратов. Поскольку он мог, в зависимости от совершенно ничтожных средств, отпускавшихся ему на «агентуру», Пострилин собирал кое-какие сведения по своему уезду, пополняя их данными из производимых им дознаний. Несколько раз он добросовестно указал мне лиц, которых ему пришлось допрашивать по поводу революционной деятельности и которых я мог использовать как секретных сотрудников. Это уже была незаурядная помощь мне, и в этом отношении подполковник Пострилин выделялся из всех других офицеров управления. У него была любовь к политическому розыску, но на своей скромной должности ему нечем было показать себя. Однако ему всё же удалось выдвинуться. Вероятно, помогли казачьи связи, бывшие, особенно в последнее время, довольно сильными в нашем Корпусе. Пострилин попал в помощники начальника Московского охранного отделения приблизительно в 1908 году.

Другой помощник начальника управления, ротмистр Рафаил Александрович[106] Бржезицкий, был человек совсем иного склада. Поляк по национальности, окончивший Военно-юридическую академию и решивший перейти на службу в Отдельный корпус жандармов, он должен был принять предварительно православие, ибо в Корпус не допускались не только католики, но даже и женатые на католичках. Типичный поляк по внешности, в то время он уже не был молодым человеком. Полуседой, с резкими, но красивыми чертами лица, Бржезицкий был в общем неглупый, образованный офицер, но с какой-то явно проступающей апатичностью во всей своей фигуре. В управлении он занимался производством дознаний по политическим преступлениям, как юрист по образованию. Он был бы вполне на своём месте, если бы у него имелась хоть какая-нибудь искорка, побуждающая его к жандармскому делу. Но такой искорки у ротмистра Бржезицкого не было вовсе, и он равнодушно тянул служебную лямку, стремясь только к тому, чтобы избежать служебных осложнений. Так он надеялся прослужить до вожделённого часа, когда высшее начальство, вспомнив про его академический значок, вознесёт его, может быть и не в очередь, а через головы других безнадёжных кандидатов, на должность начальника управления.

В политическом розыске Бржезицкий ничего не понимал, и по своему внутреннему отчуждению от этого рода жандармской службы он никогда и не смог бы продуктивно её исполнять. При этом Бржезицкий был высокого мнения о своей особе и всегда давал несколько чувствовать своё превосходство над сослуживцами. Женатый, но бездетный, ротмистр держался немного обособленно. Раза два в год «принимал» у себя сотоварищей по службе. Всё было очень корректно, несколько скучно, играли в винт «по маленькой», и все имели возможность послушать его колкие, меткие и несколько озлобленные замечания. Он был приятный собеседник.

На какую-либо помощь ротмистра Бржезицкого я рассчитывать, конечно, не мог, но лично я до конца моей службы в Саратове оставался в хороших отношениях с этим неудавшимся жандармским офицером и корректным джентльменом в частной жизни.

Третий помощник начальника управления, молодой ротмистр, жил в пригороде Саратова, Покровской слободе, принадлежавшей территориально к Самарской губернии, но в деле жандармского наблюдения состоявшей под ведением начальника Саратовского губернского жандармского управления. Этого ротмистра мы все, «саратовцы», как-то мало видели, да он и был человеком слишком незаметным, чтобы остановить внимание.

Хочу ещё отметить присутствие на проводах двух крупных деятелей местной администрации: правителя дел канцелярии губернатора Николая Августовича Шульце и местного тюремного инспектора Вл. М. Сартори. Первый был небольшого роста, живой, подвижной немчик, женатый на местной немке. Эта супружеская пара была типичной представительницей немецкой культуры. На видном месте, на обязательном преддиванном столике в их гостиной лежал семейный альбом, и на первой странице этого альбома я, к величайшему изумлению и возмущению, увидел портрет Императора… но не Императора Николая II, а Императора Вильгельма II! Шульце, как и подобает немецкому «буршу», любил пиво, хотя и вообще был не дурак выпить; любил немецкие остроты и анекдоты; но, насколько я смог понять, своё канцелярское дело он знал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});