Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе - Алексей Щербаков

Вот эти требования и стали предъявлять к литературе. Не надо шума. Не следует касаться беспокоящих тем. Самое лучшее – сглаживать углы и обходить опасные места.

Но дело-то в том, что любое хорошее произведение вызывает шум! Особенно в тогдашнем Союзе, где, с одной стороны, к книгам относились серьезно, с другой – безраздельно господствовал реализм. Этот стиль описывает все-таки окружающую действительность, а не выдуманные миры и не дебри подсознания. А описание реального мира всегда кому-нибудь да не понравится. А потому... Не стоит обострять.

Заметим, что это происходило не только по «партийной команде». Союз писателей постепенно также превращался в самодостаточную структуру. Прямой зависимости издательских планов от читательского спроса не существовало. Власть тоже требовала не действенной пропаганды художественным словом – как при Сталине, – ее устраивала и бессмысленная трескотня на «коммунистическую» тему.

В общем, нужно было лишь соблюдать правила игры. То есть не высовываться и не гнать волну. Вспомним книгу Сергея Довлатова «Ремесло». В ней писатель рассказывает о своей работе литературным сотрудником в журнале «Костер». Он, а не партийный чиновник «отшибает» рукописи молодых авторов. Как в других изданиях «отшибают» его. Почему? Потому что все равно «не пойдет». Редактору не нужно лишней головной боли, это повредит его карьере. И при чем тут партийный диктат? Сегодня в США мало безумцев, которые решатся напечатать книгу против феминизма. Хотя в Америке не существует никакой идеологической цензуры. Но и лишних проблем тоже никому не нужно. Тем более что в СССР все издательства были государственные – то есть от продажи изданных книг не зависели. Соответственно, не зависела от продаж и зарплата работников. Вот и получилось, что получилось. То есть хорошие авторы все равно пробивались. Но система все больше и больше подталкивала поглядывать «налево». За бугор. Но там все тоже было не так просто...

Борис Пастернак. Попытка к бегству

Свободы захотели?

Любой писатель является горячим сторонником творческой свободы. Кому нравится, когда над тобой стоит кто-то, кто диктует – как писать и что писать. Правда, чаще всего оказывается, что творческие люди ценят эту самую свободу исключительно для себя. Но в любом случае – рамки никому не нравятся.

В сталинские времена с творческой свободой было неважно. Как в армии туго со свободой личной. К тому же послевоенные реалии обострили эту проблему до предела. Повторюсь, прижимать творческих людей стали в это время и в демократической Америке. А потому реакция по обе стороны океана была одинаковой, протестной. Государство навязывало патриотизм, значит, ответной реакцией было то, что вспомнили о «свободе человеческой личности». Которая и есть мерило всего.

В США эта тенденция вылилась в полный нигилизм по отношению к обществу. Все плохо, все не так, как надо. Надо все развалить и построить заново. Эти настроения до слез напоминают нашу перестройку. (Точнее, все наоборот. Наша творческая интеллигенция не наигралась в шестидесятых.) Последствия были невеселые. Возникшая на этих идеях «молодежная революция» принесла с собой, кроме всего прочего, моду на наркотики, от которых в США в те годы погибло больше людей, нежели во вьетнамской войне. Да и сегодняшний мусульманский терроризм корнями уходит именно в то веселое время. Не говоря уж о разных мелочах вроде тоталитарных сект и массовых сатанинских культов. Но это тема для отдельной книги. Вернемся на наши просторы.

* * *

Здесь первым крупным событием новой эпохи явился скандал с присуждением Нобелевской премии Борису Пастернаку.

Суета вокруг романа

В застойное время Борис Пастернак являлся священной коровой советской интеллигенции. При этом так часто цитируемое выражение «Я Пастернака не читал, но скажу» можно с успехом отнести и ко многим его почитателям. Пастернак – поэт для утонченных эстетов, для любителей «чистой поэзии». Которых вообще-то очень немного даже среди тех, кто любит стихи. Большинство читателей все-таки увлекает содержание – чувство, настроение. Поэтому у Есенина и сегодня много поклонников. Да и у Маяковского их немало. А Пастернака чтят, но не читают. И что еще более характерно – не цитируют. Что означает – поэт не цепляет.

Еще более это относится к знаменитому роману Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Редкая птица долетит до середины Днепра. Редкий читатель смог прочитать этот роман до конца. Еще меньше тех, кого потянуло его перечитать. Но это не важно. Пастернак был знаменем, любовь к нему была признаком «элитарности» и некоторой оппозиционности. И все из-за упомянутого романа.

Б. Пастернак

Борис Пастернак сумел пройти всю сталинскую эпоху без особых неприятностей. Хотя шанс на них нарваться у него был – и немаленький. Его называли на допросах Осип Мандельштам, Исаак Бабель и многие другие, угодившие в лапы НКВД. По одной версии, его спасала близкая дружба с Владимиром Маяковским. По другой версии, когда до Сталина дошли слухи об очередном доносе на Пастернака, вождь бросил:

– Оставьте в покое этого небожителя!

И оставили.

Борис Леонидович и в самом деле всегда позиционировал себя именно как представитель «чистого искусства». Хотя и отдал дань общественно-политической тематике поэмами – кстати, неплохими – «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт» и другими. В 1934 году на Первом съезде Союза писателей он был провозглашен лучшим советским поэтом. Об этом поклонники Пастернака вспоминать не любят. Как-то портит чистоту имиджа. Кроме всего прочего, Пастернак был одним из мэтров советского поэтического перевода. Как я уже говорил, этот жанр пышно расцвел именно при советской власти и с ней же увял. Вряд ли тогда было особо много поклонников, допустим, венгерского поэта Шандора Петефи. Не говоря уж о какой-нибудь «чечено-ингушатине» (так на жаргоне переводчиков называли поэзию народов СССР). Но была установка – знакомить народ с мировой культурой. И переводили. И очень хорошо оплачивали переводы.

Роман «Доктор Живаго» был задуман Борисом Пастернаком в сороковых годах. Произведение для него являлось очень важным – автор полагал, что оно будет его главным творением, в котором он хотел рассказать о своем взгляде на мир и собственное место в этом мире. Он пишет «книгу жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать».

Правда, когда он читал отрывки из романа друзьям, в том числе и Анне Ахматовой, они отнеслись к произведению без особого восторга. Анна Андреевна так честно сказала: скучно, мол. По-моему, она была права.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});