Истории медсестры. Смелость заботиться - Кристи Уотсон

так, будто забыла что-то действительно важное.

Мы фиксируем время: 13:00. И все, о чем я могу думать весь день, это то, что мне придется сделать. Обо всех деталях, которые будут так важны. Работа медсестры так часто связана со спасением жизни. Но сегодня быть медсестрой означает позволить пациенту умереть. Ребенку. Это кажется противоестественным. Я забочусь о Генри в последний раз: приглушаю свет, наполовину закрываю жалюзи, ставлю кувшин с пресной водой и несколько чашек. Проверяю и перепроверяю, достаточно ли у меня аспирационных катетеров и кислородных масок нужного размера. Я знаю, что Генри не будет подключен к аппарату искусственной вентиляции легких, но все еще могу кое-что для него сделать. Прекращение лечения – это не прекращение ухода: кислород, отсос, жидкости, лекарства. Я меняю прикроватные кресла на самые удобные, которые могу найти, и выбираю подушки с новыми наволочками. Я даже осматриваю сами наволочки, чтобы убедиться, что на них нет крошечных дырочек или пятен. Нахожу коробку с салфетками. Консультант заходит ко мне:

– Вы уверены, что сможете это сделать?

Обычно в таких случаях эндотрахеальные трубки удаляют врачи. Но родители хотят, чтобы это сделала я. Меня попросила Ширли. Так что, конечно, я согласилась, хотя чувствую себя плохо и неуверенно, и меня трясет. Я думаю о своих коллегах-медиках, которые принимают важные решения, последствия которых меняют жизни. Бремя решений, которое должны нести врачи.

– Я в порядке, – говорю я. – Это не я заставлю этого ребенка умереть. Энцефалит сделал свое дело. Я уберу трубку, предотвращающую естественную смерть, вот и все.

Но чувствую я себя хуже, чем пытаюсь показать. Смерть никогда не бывает естественной для ребенка. Это против правил. Ребенок, младенец не должны умирать. Ни при каких обстоятельствах. Но оставлять Генри живым любой ценой с помощью технологий и продлевать страдания тоже неправильно. Я готова как никогда: Ширли сидит на стуле, взбивая подушку Генри, а Андреа, ее партнер, сидит на стуле рядом. Мое горло горит от того, что я сдерживаю слезы, а руки становятся липкими. Кожа покрывается мурашками от страха.

Генри без сознания, но мне кажется, что он смотрит на меня своими совершенно неподвижными зелеными глазами. Я медленно разматываю лейкопластырь, удерживающий трубку в его носу: трубку, прикрепленную к дыхательному аппарату, поддерживающему его жизнь. Я много раз видела, как это делается. Ребенку должно быть удобно. Вполне вероятно, что содержание углекислого газа в организме Генри будет постепенно расти, и, в конце концов, он будет дышать все меньше и меньше и умрет мирно и естественно. Но я этого точно не знаю. Мы никогда ничего не знаем наверняка.

Я отключила все мониторы. Нам не нужно их видеть. Я осторожно вынимаю трубку и смотрю на лицо Ширли, затем на лицо Генри. Малыш делает глубокий рефлекторный вдох. Его глаза полуоткрыты, но он в коме. Он далеко. Я медленно считаю в уме цифры в обратном порядке, начиная с сотни. Мы все считаем в обратном порядке. Генри доживает до семи. Ширли целует его в голову, прижимается к его щеке.

– Больше никаких страданий, – говорит она. – Никаких страданий.

* * *

COVID-19 разрушает привычный нам уклад жизни, и нам еще только предстоит увидеть все изменения и ущерб, который он нанесет. Одна из областей, в которой уже все радикальным образом изменилось, – это уход за больными. Медсестры в отделениях интенсивной терапии привыкли оказывать индивидуальную помощь самым критичным пациентам с помощью аппаратов жизнеобеспечения, вентиляторов, сильнодействующих препаратов и методов, вплоть до диализа, когда у больного полиорганная недостаточность. Нам говорят, что в течение нескольких недель Великобритания достигнет пика, но для того, чтобы с ним справиться, надо увеличить объем интенсивной терапии. Однако нельзя просто доставить койки в отделение. Мы уже много лет работаем на пределе возможностей. Навыки и опыт работы в интенсивной терапии не могут быть изучены за одну ночь. Интенсивная терапия – это больше, чем просто аппараты ИВЛ, это тщательно обученные медсестры-специалисты. Мы беспокоимся об уровне качества и безопасности интенсивной терапии во время пандемии, а также о реабилитации и долгосрочном уходе за пациентами после нее.

Я не представляю, что COVID-19 сделает с сестринским делом: какие функции нам надо будет выполнять, какие нагрузки нам придется перенести. Мы все заботились об умирающих людях, которые не должны были умереть. Но они продолжают гибнуть в большом количестве: пожилые, живущие в домах престарелых, афроамериканцы или выходцы из Бангладеша, Индии, Пакистана, медицинские работники, у которых, возможно, не было соответствующих средств индивидуальной защиты. У всех нас были дни, которые мы никогда не забудем, но, возможно, ближайшие месяцы будут еще хуже. Наблюдать, как кто-то умирает раньше времени, неописуемо тяжело. Смотреть, как люди умирают из-за неравенства и дискриминации, совершенно невыносимо. Нам всем нужно сдерживать этот гнев, бороться с этой ужасающей несправедливостью.

Тем не менее в пандемию COVID-19 медсестры, врачи и социальные работники будут рядом со всеми, независимо от их происхождения и статуса. Медсестры интенсивной терапии будут там, даже когда родственники не смогут приехать. Держать за руку – это иногда все, что они смогут предложить. Быть семьей, когда семьи нет. Медсестры будут держать за руку каждого человека в больнице, который умирает от этого вируса. И от всего остального. Семьи во всем мире говорят, что худшее – знать, что их любимый человек был один в свои последние, самые темные часы. Но никто никогда не будет один, пока есть медсестры. Медсестры всегда были рядом и всегда будут. И независимо от того, кто мы, или как мы жили, или какой выбор мы сделали, хорошие медсестры заботятся о своих пациентах так же безоговорочно, как если бы они были членами их семей. Это кажется самой простой задачей ухода. Но какая это честь: держать за руку человека, когда он одинок и напуган. Честь быть медсестрой.

* * *

Моему сыну сейчас тринадцать, и он любит баскетбол. Я думаю обо всех пациентах, за которыми когда-либо ухаживала. Я думаю о Джейсоне с его баскетбольным мячом. О боли Индии. О Дэнни и Майкле. Я вспоминаю своих пациентов на протяжении многих лет работы. За некоторыми из них было нелегко ухаживать, как и за большинством людей. Пациенты не всегда благодарны и не всегда хотят помощи. Понятие нравственности неочевидно, и решать такие вопросы должны не отдельные люди. Я смотрю на своего сына и думаю о том, что могло бы быть, что могло бы произойти. Все, что я могу сделать, это дорожить каждым моментом, каждой минутой.

Я думаю о других семьях, подобных