Первое правило королевы - Татьяна Устинова

— Нет. А вдруг придется… быстро уехать, а ты не будешь готов? Станешь дверь отпирать, машину заводить и так далее! Так что оставайся в машине, Осип Савельич!

— Не останусь я, — пробормотал он таким тоном, что Инна поняла — останется.

Теперь, главное, ничего не пропустить, все заметить, все разглядеть, не прошляпить опасность, не дать противнику ни секунды форы, даже если этот противник… Осип.

Хорошо бы у нее был пистолет.

Она вышла из машины и зачем-то натянула перчатки. Хотелось бы знать, какой этаж, первый или второй?

— Осип Савельич, жди меня, никуда не уезжай, смотри в оба, понял?

Она произнесла все это только потому, что ей было страшно, страшно, как никогда в жизни.

Дверь болталась, поскрипывала на петлях. Мотор «Вольво» весело и победно урчал, как только что пообедавший тигр.

У нее быстрая машина. В случае чего она увезет Инну и спасет ее.

Только быстрая машина служит именно Осипу, а не ей. Осип заставляет «Вольво» служить Инне, а без него это никакой не только что пообедавший тигр, а просто куча полированного железа.

Никогда в жизни ей не было так страшно.

Что она сделает, когда увидит перед собой высокого костлявого человека в подвернутых тренировочных штанах, тельняшке, с лысым, словно грубо вылепленным из бордового пластилина черепом, — Захара Юпшна? Именно так она его себе представляла. О чем она его спросит — это вы утонули в Заболоцке три с лишним года назад? Это вы утопили Георгия Мурзина? Зачем вы написали про маньяка? Кто убил губернатора Мухина и его жену? Вы знаете, да?

Она и не подозревала, насколько близко подошла к разгадке.

Так близко, что человек, издалека завидевший красную блестящую машину, понял, что дело плохо.

«Явка провалилась» — красная герань на подоконнике.

«Все чисто» — белая тряпка на веревке.

Эта машина означала — явка провалилась.

Что делать? Убить ее в квартире или в подъезде — значит навлечь на себя подозрения. Убить на улице — опасно. Потом окажется, что какой-нибудь идиот в это время непременно прогуливался с собакой, или таращился в окно, или доставал из-за рамы сало — видел, слышал, запомнил.

Нет. Надо ждать.

Выпустить ее отсюда нельзя.

Его била дрожь — от холода и ненависти.

Она не должна была добраться и все-таки добралась — почти! Хорошо, что в самый последний момент он увидел красную машину, сигнализировавшую об опасности!

Не сбиваясь с привычного и уверенного шага, он повернул за угол, оказался в темном и убогом дворе, за какими-то помойными ящиками, быстро перебежал открытое пространство, залитое жидким лунным светом, и выглянул.

Машина стояла, а ее нигде не было видно — значит, уже зашла в подъезд.

Отсюда до подъезда и дорожки довольно далеко, а стрелять надо наверняка, так, чтобы она не подняла шума.

Пистолет — символ его личной неограниченной власти, гораздо более неограниченной, чем власть какого-то там губернатора, — был с ним, как всегда. Он любовно вытащил его, ласково погладил и снял с предохранителя. С этим пистолетом он — центр и средоточие вселенной. У него в руках жизнь и смерть. Как бог, он может карать и миловать, казнить, пытать. Люди перестают быть людьми, как только он показывает им пистолет. Глаза становятся бессмысленными и дрожащими, как студень, и он чувствует, знает, что победил! Сразу, с первой секунды, — победил.

И это его месть всем им.

Он не пощадит никого — как никто не пощадил его.

* * *

Никто не открывал. Уже ясно было, что дома никого нет, но Инна все продолжала названивать — непонятно зачем.

От стен подъезда шел пронзительный холод, словно за ними было не тепло человеческого жилья, а ледяные погреба, в которых ночуют зимние ветры.

Хотелось домой, горячего чаю и теплых носков.

Волосы на голове шевелились, как от сквозняка, и она наконец поняла в чем дело. Помимо «парадного», был еще «черный» ход, Инна разглядела колышущийся серый прямоугольник — еще одну дверь на улицу.

Кто сделал здесь два выхода, какой болван и зачем? И почему никакой другой болван не заколотит хотя бы один из них, чтобы дефицитное тепло не уносил енисейский студеный ветер?!

Натягивая на щеки шарф, Инна почти ощупью пошла к серому прямоугольнику и скоро оказалась на улице.

Темно. Никаких фонарей.

Вот эти три темных окна на первом этаже и есть, судя по всему, квартира Захара Юшина. Инна подошла поближе, снег отчетливо скрипел под ногами.

Осип с другой стороны дома, Инну он не видит. Ей тоже не видно ни Осипа, ни машины, но она слышит, как работает мотор, и видит дымный от мороза свет мощных фар.

Она задрала голову и посмотрела.

Низкий балкончик — подтянуться, и уже на нем. Форточка в одной из комнат открыта.

Попробовать? Или нет?..

Нет, нет, нет, умолял инстинкт самосохранения, не надо, ты сошла с ума, от тебя не останется мокрого места, ты же не милиционер и не спасатель, ты не умеешь лазать по чужим домам, откуда ты знаешь, что тебя ждет внутри, тебя убьют, и правильно сделают, не смей, не смей, не смей.

Конечно, она посмела.

Одно движение, и Инна оказалась на балконе, за низкой оградой. Снега было по щиколотки, и она вдруг подумала, что хозяин квартиры завтра непременно увидит на снегу ее следы.

Ну и что — следы? Если она будет жива, следы нисколько ей не повредят. Если не будет — тем более.

Она встала коленями на подоконник — правое, давным-давно разбитое на лыжах, немедленно скрутила холодная боль, — потянулась и потрясла раму. Рама была старой и послушно затряслась в пазах.

Закрыто на две задвижки, поняла Инна, верхнюю и нижнюю. Надо открыть, в форточку она не пролезет.

Она стянула перчатку и сунула ее в карман, а рукой нашарила шпингалет и потянула вниз холодную железную штучку. Штучка сначала сопротивлялась, а потом упала с дребезжащим металлическим стуком. Теперь нижнюю.

Инна не знала, сколько времени прошло — то ли пять минут, то ли пять секунд, а может, и пять часов, — когда она толкнула обе створки и спрыгнула внутрь.

Там было немного темнее. Глаза уже привыкли к темноте, и она знала, что свет зажигать нельзя — из соображений конспирации.

Господи, во что она ввязалась?!. И зачем?! И что именно она собирается искать в темноте чужой, незнакомой квартиры?!

Паника, острая, как копье, ударила и проткнула ее насквозь.

Нет, сказала она себе. Я ничего не боюсь.

Нужно найти что-то — бумаги, записки, черт знает что, — что подтверждало бы: Захар Юшин имеет некое отношение к губернатору. Как могли выглядеть эти бумаги — записки или черт знает что, — Инна представления не имела.

Квартира была крошечной, выстуженной и убогой. Стены до половины выкрашены темной краской. В лунном свете не разобрать, но Инна голову могла дать на отсечение, что она зеленая. На крошечной кухне допотопный тяжеленный стол, покрытый изрезанной клеенкой. На клеенке столпотворение кастрюль и тарелок. Алюминиевый чайник. Холодильник такой старый, что, наверное, много лет уже не работал и использовался как шкаф — дверца нараспашку, внутри опять какие-то кастрюли.

Кое-что показалось Инне странным.

В кухне не было никаких следов еды, кроме выброшенной в отвратительное ведро пачки из-под датских крекеров и банки растворимого кофе, стоящей на столе. Ни бутылок, ни обрезков, ни крошек, ни картофельных очисток. Ничего.

Значит, в этой самой кухне с шатким коричневым табуретом и алюминиевым чайником, с закопченной стеной и гадким ведром под раковиной человек пил растворимый кофе и заедал его датскими крекерами.

Очень правдоподобно.

Недавно она смотрела такое кино. Там ухоженный, чистый, стриженный у модельера по прическам, одетый в свитер от модельера по свитерам красавец долбил ломом лед — дворником работал, — и все проезжающие мимо дамы от восторга почти что выпрыгивали из своих лимузинов, и бросались ему под ноги, и почти что умоляли его взять их в дворничихи, разделить, так сказать, судьбу отверженного.

Может, этот Захар Юшин и есть герой данного фильма? Как это называется? Прототип, вот как!..

Из всего этого следовало сделать кое-какие выводы, и Инна их сделала. Поэтому в крохотной комнатке она не стала осматривать все подряд — довоенных времен кушетку, пузатый желтый гардероб, диван с валиками и вытертой засаленной спинкой, — а, стараясь медленно дышать, огляделась и нашла единственный жилой угол.

Белый кухонный стол задвинут далеко, так, чтобы его не было видно в окно, и именно его первым делом необходимо обследовать.

Инна подошла.

На столе, кроме лампы с треснувшим абажуром, лежали еще стопка бумаги и несколько аккуратных папок с завязками, а также стоял стакан с ручками.

Значит, наш дворник еще и пишет, а потом складывает написанное в папки. Ну, точно как в кино!..

Инна мельком глянула в окно — никого и ничего, все тихо и темно. Из-за угла по снегу растекался свет сильных фар от ее собственной машины, сильный и какой-то очень цивилизованный.