Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

Трясясь от холода, мелко перебирая ногами, дотопала она до окраины села. Чёрный заброшенный сарай, уже согнувшийся в одну погибель, нависал над глубоким оврагом. В логе, на версту ближе к реке, догорал костёр, ещё слегка освещавший несколько бричек и цыганских шатров.

— Я жду тебя, дитятко. Входи, — донеслось из-под покрытых одним небом стен.

Сил уже не было, и, опираясь на руки и колени, девочка забралась внутрь ветхой развалюхи. Огарок свечи вырывал из тьмы немолодое лицо, длинные пряди серых волос и небольшой чан с водою.

— Вставай сюда, — тихо произнесла цыганка, и ноги исполнили приказанное.

Цыганка распрямила спину. Встала во весь рост. Обошла трижды вокруг девочки, выдёргивая из своего цветастого наряда верёвочки и бросая в воду. Резко остановилась. Упала на колени и в старческий крик свой вложила остатки материальных сил, всё напряжение жилок и морщин. Пламя затрепетало. Белая сорока села на окно, и тонкие веревочки, как змеи, медленно поползли по ногам вверх, обвивая хрупкое тельце.

— Ты жива! Слава господу! — шептал знакомый голос, и тёплые руки обнимали её. — Что ты здесь делаешь? Как дошла? Уже вся деревня с ног сбилась. Всё утро тебя одну ищем. А ты здесь…

Отец подхватил её на руки и пошёл в сторону избы.

— Поставь меня, тятя…

Нехотя руки опустили ребенка на землю. Шаг. Ещё один. Боли не было. Не было и страха. Она пошла, всё быстрее перебирая ножками. Затем побежала. Неслась как в последний раз и одновременно как в первый. Позади, открыв рот, стояла вся семья и половина околотка. Добежав до края оврага, остановилась, как вкопанный на заморозки столб, и не поверила своим глазам.

Чьи-то руки обняли её за плечи.

— Ушли, дочка. Ещё вечером. Как перекати-поле, отправились к следующему своему приюту, в новый мир, в новый край. Ничего не прося у судьбы, кроме свободы, ничего не ожидая от людей, кроме презрения, не жалея ни о чём, ни на кого, кроме себя, не надеясь…

Меня найдут

Меня найдут, когда я выйдуЗа дверь, в туман, в аврал веков.И позабудут с появленьемНа плахе новых дураков.

Как заставить Путенда арбайтен…

Из чёрного ящика, опутанного паутиной, появился серый лист бумаги, испещрённой жуками-короедами. Морщинистые руки ребёнка-слуги аккуратно перенесли его на дубовый стол и разожгли свечу под пиалой с кровавым сургучом.

Обмакнув перо белого павлина в чёрную кровь гадюки, измождённые язвами пальцы, скрипя по бумаге, стали скоро выводить большие не то греческие буквы, не то древнееврейские.

Один за другим на листе возникали всё новые и новые мистические знаки, переливающиеся перламутром в пламени, исходящем из тонкого фитиля, промасленного жиром медведева, пока кровь в чернильнице не иссякла.

Тогда, отодвигая широкие рукава белоснежной тоги, он свернул пергамент втрое. Четырежды провёл над куском бумаги левой рукой, правой, обмакнув именную печатку рыбака в сургуч, заклеймил текст и крикнул что было сил в его теле атланта: «Порядку в Рассеи быть! Твою мать!»

И размахнувшись руками, как лопастями голландской мельницы, резко остановившись в своем беге, взмахом лишь кисти одной отослал телеграмму свою по морозному воздуху Дутену.

Ровно в 11.43 над пуховой периной ВВП разверзлось небо и свиток, запечатанный пурпурно-чёрным, цвета ядовитого антрацита, сургучом, упал на подушку рядом с головой Дутена с треском расколовшегося в тридцать седьмом колокола со звонницы храма Христа-спасителя.

В 11.59 кандальные скрипы разорвали пространство и всадник с горящим осиновым колом в груди на белоснежном коне императора Октавиана промчался мимо ложа ВВП, разрубив Эскалибуром бюст сатаны, стоящий в углу, и исчез, растворившись в стене, оставив на ней кровавый след от своей могучей длани.

В 11 часов 179 минут женщина, возлежавшая подле ВВП, медленно хрустя позвонками, повернула голову на сто восемьдесят градусов и, шипя сломанной гортанью, плюнула чёрной склизкой массой на плешь де Виль Путенду. Встала, подошла к старинному зеркалу, в котором отражалась по пояс, вынула сердце из своей груди, разбрызгивая белую кровь, и вонзила в живую ещё плоть золотой кол. Тихо подошла к постели и, обняв муженька, шепнула на ушко: «Спокойной ночи, мой сладенький, отдыхай дальше!»

В 5.05 того же утра Путенд вылетел верхом на станции «Мир» к Марсу для разведки новых медоносных районов…

Москва псевдосвободы

Унылая москва псевдосвободы!Ты — в пафос обращённая душа,Лезгиночка на пушкинском АрбатеИ эскалатор ждущих барыша.

Клара

Испытание она получила по силам — силам не женским совсем, нечеловеческим, сверхъестественным даже. Мощь человеческого духа, способность под непроницаемым лицом скрывать все свои тяготы, несчастья и заботы поражает. Такой она была — с виду лишь невозмутимой, несгибаемой, железной.

Отработав после войны восемь лет на «ГАЗ-51», накрутив тысячи кривых вёрст по пыльной целине, сотни раз вручную сменив пятидесятикилограммовый пробитый баллон, пропитавшись запахом соляры и автола, изящные пальчики превратив в сбитые, жилистые и мозолистые, пересела в такси. Но не на сиденье пассажира, а по привычке на водительское. Довольно быстро изучив все улицы и закоулки родного города, тридцать лет прокрутила одним поворотом руля.

За время работы было всякое: кражи, ограбления, погони, роды и приступы на заднем сиденье. Тысячи лиц она видела в своей машине — приезжих и проезжающих, старых и молодых, влюблённых, тихо целующихся и сжимающих друг другу руки, подвыпивших мужчин, осыпающих её неуклюжими комплиментами, грустных парней и девушек с опустошённым разрывом с любимым человеком взглядом, тоскливым и безжизненным, весёлых и озорных, наглых и стеснительных.

Незаметно совсем, казалось, появились муж и сын, собственная квартира, телевизор и холодильник, кошка и собака. Сынок вырос и поехал по колее матери, хотя крутить баранку любимой «Волги» сил было ещё предостаточно и у самой.

В девяносто пятом развалился знакомый до камня и подшипника родной таксопарк. Чудом мать с сыном выкупили свою видавшую виды кормилицу и, пытаясь заработать хоть что-то, вновь и вновь посменно развозили пассажиров, поднимающих руку при виде зелёного огонька в их просторном салоне. С одной из смен сын не вернулся. Ни его, ни машину так и не нашли, а может быть, и не искали. Девяносто седьмой шёл…

Месяц пообивав пороги, собрала Клара всё, что могла продать, и продала. Опять купила подержанную «Волгу» и, не в силах усидеть без дела, снова зажгла их с сыном зелёный огонек надежды и тепла да вернулась на прежнее место — на автобусную остановку, втиснутую в самом центре города, как раз напротив кафедрального собора и областной думы.

На заднем сиденье разложив детские игрушки, ждала она очередного клиента, свесив заправски руку из окна над проезжей частью. Всего трёх-четырёх пассажиров развозила за день. Не деньги ей нужны были — внимание, общение, элементарное ощущение нужности и полезности. Хотелось ей просто поговорить с кем-то, узнать что-то новое и интересное, оказать качественную услугу — быстро и с комфортом доставить в нужное место. И может быть, хоть когда-нибудь, хоть что-нибудь случайно услышать о пропавшем сыне…

Макарыч

Море небесное с раннего утра пожелало превратить нас в рыб, и ему это с успехом удавалось. Место раскопок превратилось в озеро правильной прямоугольной формы с множеством обводных каналов и оборонительными рвами, полными воды и, казалось, крокодилов, вокруг наших армейских палаток. Небо — свинец. Глаза некоторых моих учеников — капли росы на стеблях по утру. Первые раскопки — и такие трудности. Так недолго потерять веру и в себя, и в выбранную профессию.

Студенты приуныли, если не сказать вовсе опустили руки. Шёл четвёртый день экспедиции. В поту и вековой пыли были сняты три культурных слоя, а находок обнаружить так и не удавалось. Ни единой. Давненько не было такого на моей памяти. Ещё и дождь. Завтрашний день предстояло провести по колено в чёрной влажной жиже в лучшем случае. В худшем — в своих сырых, холодных палатках и уехать домой несолоно хлебавши. Вечером собрали совет. Решили начать раскопки на новом, более высоком и не затопленном ещё месте. С тем и отправились спать. Долго ворочались, сопели разбухшими от сырости носами. Ливень стучал в натянутый брезент-барабан, ветер трепал распорки-струны расстроенной гитары.

— Нашёл, нашёл! — ещё не выйдя из сна о далёких близких и близких далях, услышал я.

— Ура! — пронеслось многоголосьем.

На улице уже собралась вся экспедиция. Кто в кальсонах, кто в трусах, девчонки в ночных рубашках и купальниках. — Нашёл! — кричал Юрка, сухой пятикурсник, стоя по щиколотку в жидком культурном слое пятнадцатого-шестнадцатого века. Солнце уже осветило синеву небес. На горизонте ни тучки. Паренёк подбежал ко мне и протянул хорошо сохранившийся костяной предмет — наконечник стрелы, почерневший от проведённых в толще земли веков.