Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

следовало спасать. Не от радиации, которая хоть и спадала, но полезной для здоровья не становилась, а от сограждан, которые уже смогли «перестроиться» и вжиться в этот новый безумный мир, воспринять его волчью логику. Где найти слова, чтобы рассказать им, что все кончено?

Иногда им, спасателями, приходилось врываться, вышибать двери, нарушая святость частной собственности, которая так и не сумела укорениться на Руси. Они поднимали людей на ноги и вели — под руки, не слушая причитаний — к себе в убежище. В спасительный полумрак слабо приспособленного для жизни подземелья, которое будет им теперь домом, чей потолок заменит им небосвод на неопределенный срок. В мрачный Ноев ковчег, чей надежный кров защитит их от бед, следующих за пламенем, — тьмы и холода. Там, в нужде и страданиях, какие не снились последним поколениям людей, им всем предстояло жить, несмотря ни на что.

К вечеру двадцать шестого сентября стало ясно, что спасательную операцию пора сворачивать. Живые наверху стали попадаться все реже.

Если здесь, на значительном расстоянии от эпицентра, творилось такое, то что говорить про центральные районы! Теперь на их месте даже не руины, а поле, гладкое как стол. Все разметало по камешку и расплавило. Остался один шлак. По крайней мере, никто там не мучился.

Кое­кто мог уцелеть в подвалах, на подземных автостоянках, в метро, но как до них добраться? Это за пределами человеческих возможностей. Тут не поможет никакой героизм. Без тяжелых экскаваторов до них не докопаться никогда.

Жестокая правда состояла в том, что спасти всех оказалось невозможно. Нельзя было распылять силы, иначе не сможешь помочь даже себе. Ведь им, укрывшимся в бункере, предстояло надеяться только на себя. Демьянов, да и все остальные уже давно не верили в помощь извне. До сих пор они не получили из центра ни одной весточки. Вероятно, там дела обстояли еще хуже.

Отныне их мир будет ограничен убежищем. То, что творилось за его пределами, майора не касалось, он отвечал только за своих. Остальным придется выкручиваться самим. Жестоко, но по-другому нельзя. Всех страждущих не спасешь и не накормишь, если тебя зовут не Иисус.

Глава 3. Базар

Характер у человека, который присвоил себе звучную должность коменданта объекта, был такой, что для общения с ним требовалась железная выдержка. В глубине души Захар Петрович Прохоров, возможно, был неплохим человеком. Но этой глубины души он никому не открывал, прятал за семью замками, а показывал совсем другое: раздражительность, мелочную злобу и слабо прикрытую ненависть ко всем, кто был чуть более способным, чем он. Учитывая уровень его интеллекта, в число таковых попадали многие. Жена его, как случайно узнал майор, лет пять назад повесилась. Ее можно было понять. Возможно, он и пальцем ее не тронул, но постоянное выслушивание его попреков могло довести до нервного срыва даже памятник.

В трезвом виде этот субъект был невыносим. Можно было подумать, что, набравшись, он становился еще паскуднее, но этого не происходило. Хуже было просто некуда. Напротив, в пьяном виде его было проще терпеть, потому что он быстро отключался и засыпал.

Можно догадаться, что его, генерал­майора, перевели из столицы в Новосибирское управление тоже не за особые заслуги. Скорее всего, он натворил дел и здорово достал кого-то наверху, но, оберегая честь мундира, его отправили не на скамью подсудимых, а сюда, в Сибирь. Избавились от него с наименьшими потерями.

Майор благодарил Бога за то, что этот «оборотень в погонах» никогда не являлся его непосредственным начальником. За эти дни Демьянов начал понимать, почему так много внимания уделяется психологической совместимости космонавтов на орбитальных станциях. Ведь в экстремальной ситуации там, наверху, они могли надеяться только на себя и товарищей, а не на далекий ЦУП.

Так же было и у них. Хотя без всяких тестов было ясно, что с психикой у гражданина коменданта — тамбовский волк ему товарищ — не все в порядке. И существовать рядом с ним в замкнутом пространстве было очень трудно.

— Я сказал, в инструкции черным по белому написано: «эвакуация». Радиационная опасность миновала? Миновала. Так какого рожна мы ждем? — желчно осведомился генерал. — Особого приглашения?

— Товарищ комендант. — Демьянов изо всех сил сдерживал себя. — Вы понимаете, чем это обернется?

— Да какая на хрен разница, что я понимаю? Я могу вообще не понимать. Ты, кстати, тем более. Понимать должны там. — Прохоров воздел палец к цементному потолку. — В государственном штабе ГО, в Москве.

— А где он есть, этот штаб? — не сдавался майор. — С нашим передатчиком нас даже в соседних областях не услышат. А с местными силами мы пытаемся связаться на установленной частоте каждый час. Все без толку.

— Это временные неполадки, — махнул рукой комендант. — Радиопомехи. Ты в школе не учился? Ядерный взрыв вызывает... Но рано или поздно они выйдут с нами на связь, не сомневайся. И вообще, голову себе не забивай. Если оговорено, значит, выйдут.

«Вашими устами да мед пить», — подумал майор. Самому ему в голову приходили всего два объяснения этой тишины. Первое — все мертвы. Второе — кое­кто уцелел, но они соблюдают радиомолчание, чтобы не стать мишенью для ракет противника. Ни то ни другое не оставляло убежищу особых надежд на получение помощи.

— Захар Петрович, давайте не торопиться, — голос Демьянова звучал так, будто он разговаривает с ребенком. — Наверху трудно передвигаться, особенно неподготовленным. У нас много пострадавших, дети… А машин крайне мало, и бензина почти нет. Да даже если бы и были… все дороги запружены, не проехать. Да и пешком тяжело будет пробираться сквозь завалы, видимость плохая, а на градуснике уже минус десять. Опять же продукты мы с собой точно не унесем. Чистая вода теперь может оказаться редкостью. И это еще не все. Там ведь и постреливают иногда.

— Постреливают? — недоверчиво переспросил генерал. — Кто?

«Я ему пятьдесят раз говорил. И как об стенку горохом. Будто глухой. Он что, думает, нас там хлебом-­солью встретят?»

— Лица без определенного места жительства, — хмуро произнес майор. — Теперь других­то и нет.

Около минуты Захар Петрович хранил молчание. Видимо, в его голове под фуражкой шла напряженная работа мысли.

Затем он, явно с большим трудом, выдавил из себя:

— Так что будем делать? Мы не можем уйти, это факт. Но ведь не останемся же мы тут жить? Здесь же жить невозможно, ведь