Преподаватель симметрии - Андрей Битов

И бригадир послушно направился к двери с выражением медленно проворачивающегося недоумения на лице, чтобы с таким именно лицом отворить ее перед герцогиней с Варфушенькой-младше-младшего на руках.

Нога все-таки. Слава богу. Нога у младшенького была обернута всеми шарфами, обута в шапку-ушанку, и тесемки бантиком наверху, будто нога была вверх ногами… «Кто вы такой? что здесь творится?!» – раздается ее пронзительный серебряный голосок, который как же не узнать после разлуки… «Где ухо?» – приступает немедленно к делу профессиональный Форцепс. «Форцепс, милый! – сменив диапазон, заворковала герцогиня. – Как я рада, что вы уже здесь… что это именно вы… Какое ухо?!» – взвизгнула она. «Нормальное, оторванное, в мешочке…»

Прервемся. Вздохнем. Несколько счастливых сцен…

У бригадира заело стрелу, и она так и торчит в окнах Варфоломеевой резиденции, как большая елочная игрушка, радуя Варфушу-младше-младшего своей упорной, пожарной окраской; сам бригадир устанавливает назад выставленную раму, после знакомства с аптечкой Форцепса все более успешно, но не сразу…

Форцепс, разобрав наконец, где у пациента нога, а где голова, разложив точно так же, как у двери, свой инструмент (пилу тоже) и с великим трудом разобрав всю эту постройку из шапки, шарфов, бинтов и шины («Какой коновал натворил вам это?»), забрав его милейшую, чуть припухшую, слегка грязноватую ножку в свои красные вареные лапищи, нежно, как бы лаская и согревая ее, вдруг резким и страшным движением будто отрывает ее напрочь и тут же приставляет обратно; Варфушенька, как сказал один хотя и янки, но достаточно точно, «опережая звук собственного визга», взлетает под потолок и там порхает некоторое время, кружа вокруг лампы, как ангелок; герцогиня лежит в обмороке, а когда приходит в себя, видит уже приземлившегося, совершенно здоровенького сына и нехорошо выражающегося Форцепса, пытающегося прибинтовать назад шину, но это безнадежно.

«У вас дверь настежь», – говорит Варфоломей-просто-младший, вводя прехорошенькую девицу, которую Варфоломей не надеялся больше увидеть. «Мэгги! – восторженно восклицает королева-мать. – Как я рада вам, милая! Поправьте мне чуть-чуть, у меня, кажется, сбилось…» И пока прекрасная Мэгги взбивает ей обратно что-то невероятное – башню XVIII века; пока старший сын отчитывается перед матерью (к счастью отца, от него сегодня ничем таким не пахнет и лишь чуть-чуть пивом); пока Форцепс складывает свой инструмент в саквояж, доставая оттуда аптечные пузырьки… Варфоломей наконец обращает внимание на большой и грязный узел, и ему кажется, что где-то он его уже видел… Ну да, это ошметки его шубы! С большим интересом развязывает король узел: что бы там могло быть?..

Когда король Варфоломей входит в общую залу в этой шубе, то неудержимое веселье поселяется в его резиденции, и больше оно не исчезнет из нашего повествования, по крайней мере, пока не кончится Рождество, а мы не знаем, что будет за ним, ибо Рождество – СЕГОДНЯ.

Шуба, если можно было бы такое вообразить, – целая! Она сложена в более прихотливом, чем шахматный, порядке, где оставшиеся волчьи лоскутки соседствуют с огненными шкурками пока еще неведомого животного, то ли кролика, то ли кошки. Во всяком случае, шуба цела, но неспокойна: кажется, клубок дерущихся, как и положено кошке с собакой, животных входит в комнату – а это король Варфоломей в своей шубе… То ли гибнет в волчьей пасти бедный зайчик?.. но скорее все-таки кошка, ибо Василий Темный насторожился, и выгнул спину, и отошел к батарее центрального отопления, у которой пригрелся бригадир, и каска его съехала набок. А может, не шубы вовсе, а самого Варфоломея сторонится степенный кот, видя такую утрату королевского достоинства: в шубе, надев бригадирскую оранжевую каску, заняв у королевы-матери колокольчик для вызова прислуги, Варфоломей выплясывает посреди залы, как собственный королевский шут, ко всеобщему восторгу и удовольствию…

«У вас дверь вся нараспашку… – говорит уже давно стоящий в дверях и наблюдающий пляску Варфоломея его придворный Вор с пушистенькой елочкой в руках. – Что, нравится шубка?» – спрашивает он с нескрываемой гордостью. «К нам, к нам, дорогой Самвел!» – приглашают его к общему веселью, но турок серьезен как никогда. «Можно вас на минутку, ваше величество?» – вызывает его в коридор.

В коридоре, поблескивая всеми своими марсианскими частями, стоит пропавшая с утра коляска. «Это последняя модель! – гордо говорит турок. – Вы и не мечтали о такой. Американская. Она стоит не менее нескольких тысяч долларов. Примите ее от меня в счет нашего расчета, а также в знак почтения к вашей глубокоуважаемой матушке…» Варфоломей лишается дара речи и лишь переводит взор с коляски на Самвела с елочкой, меняя последовательность: елочка, Самвел, коляска – коляска, елочка, Самвел и т. д. «Ладно, – соглашается наконец он. – Не будем больше торговаться. Квиты. Только скажи мне все-таки, почему ты так и не сознался, что украл?» Глубокая печаль, равная несправедливости Варфоломея, отражается во взоре турка: опять начинается… «Да как же вам сознаешься, когда вы, может, слова своего не сдержите…» «Значит, опять не можешь?» «Ох, не могу…» – скорбно вздыхает Вор. «Так мы же один на один! – вдруг осеняет Варфоломея. – Это же не доказательство. Ну что тебе стоит? Ну пожалуйста… Христом-богом тебя прошу… Ради Рождества…» «Один на один – это вы правильно… О ты, имени которого вслух не произнесу, дай мне силы!» Судороги пробежали по телу турка – он не мог. «Ладно, бог с тобой, ты свободен!» – вздохнул Варфоломей. «Совсем-совсем?» – ожил Вор. «Совсем-совсем», – согласился Варфоломей. «Навсегда?» – все еще не мог поверить подозреваемый. «Конечно». Вор опустился на колени и поцеловал Варфоломею руку; Варфоломей нагнулся его поднять: мол, что ты, что ты… и, когда нагнулся, Вор быстровато и горячо зашептал ему в ухо: «Да это я, я украл у тебя, у тебя украл я тогда, тогда я у тебя украл… Да как же я мог не украсть, когда ты сам мне показал где!.. – вдруг разгневался он, вскакивая с колен. – Ты сам, ты сам!..» Так они обнимались, целовались и рыдали на плече друг у друга, наконец-то в полном расчете. «Пошли к нам, отметим! – приглашал счастливый Варфоломей вновь обретенного брата, и турок было отказывался, но уже соглашался, как вдруг – елочка… Самвел, коляска, Самвел, коляска, елочка… – Позволь, – опешил Варфоломей, – а елочку с коляской ты разве не у меня… позаимствовал?..» «Э нет! – рассмеялся Вор. – Это уж дудки. Это вот точно нет. Елочку мне троюродный брат принес, он елочный базар держит… А коляску… а коляску… лучше и не спрашивайте, чего мне это стоило! Мне прямо сейчас на улице сто франков за нее предлагали!» Вор, а вернее, теперь уже и не вор, а турок, и даже не турок, а дорогой сердцу Варфоломея Самвел, был готов расплакаться от обиды и неправого подозрения и уже мог совсем уйти от этой обиды, так что пришлось и Варфоломею перед ним поизвиняться…

И вот елочка горит огнями, Форцепс очень ловко справился с перевязкой, и теперь Варфушенька-младше-младшего катает по коридору бабулю в новенькой коляске, и оба визжат от восторга: и нога у него как здоровенькая, и прическа у королевы невероятная; старший сын, от которого ничем не пахнет, – то он выйдет за Мэгги из комнаты, то она от него уйдет под испытующим взглядом герцогини, то они оба войдут; из кухни доносится запах пирога, который печет Мэгги с подручными Вором и бригадиром, – турок, как всегда, переложил пряностей…

И вот все в сборе, вокруг пирога и вокруг елки, и Варфоломей думает, может ли быть одновременно столько счастья… даже страшно. «Между прочим, – провозглашает Варфоломей, известный энциклопедичностью своих познаний, – по восточному календарю нынче наступает год Кота!» Все начинают ловить Василия Темного, чтобы водворить его на самое почетное место. Герцогиня гладит кота, и Форцепс гладит кота, и Варфуша-младше-младшего гладит кота, и Варфуша-средний гладит кота, и Мэгги гладит кота, и бабуля-королева гладит кота… и Варфоломею-королю некуда руку просунуть, потому что все гладят кота: Форцепс гладит кота, думая, что гладит руку герцогини, а на самом деле не ведает, что гладит руку вдовствующей королевы-матери, которая думает, что ей гладит руку ее любимый сын Варфоломей, а Варфоломей-средний гладит кота, думая, что гладит руку Мэгги, а сам гладит ручищу Форцепса, а сам кот уже давно убежал, а сама Мэгги… а где Мэгги? Варфоломей вдруг чувствует, что кто-то ласково перебирает его волосы, но это не мать и тем более не герцогиня… Варфоломей улыбается счастливо, и тут новая волна непоправимости и отчаяния охватывает его, и он тихо выскальзывает из-под этой ласки, как бы забыл что-то, как бы зачем-то проходит к себе в кабинет и там запирается изнутри.

Там он сидит, тихо подвывая: за что, Господи?

Младшенький, старшенький, матушка, герцогиня, Форцепс, Вор, Мэгги… Ты стареешь, Варфоломей! Плечи ломит под бременем власти… Ты устал. Ты всего лишь устал, Варфоломей! С кем не бывает… Кто за тебя потянет все это? Чья десница удержит такую державу?..