Джума - Гарри Зурабян

- Ладно, Андреич, - отмахнулся Алексей. - Проехали.

- Я тебе не Андреич, понял?!! Я тебе - товарищ майор! - Он придвинулся вплотную к Добровольскому и гневно выпалил в лицо: - И чтоб - навытяжку, понял?! Чтоб - пятки вместе, носки врозь! Андреич... - передразнил он. Распустились, "булки" расслабили, слюнями, как дауны, обвешались. Вы, что, вчера родились?! Или вас акушерка не удержала?! В первый раз, что ли, полковники и генералы своих солдат сдают? В нашей истории много чего было. Был и Власов. Но был и Карбышев!

Ну, давайте все заявления на стол положим, а потом табельное в висок упрем. Кому лучше сделаем? Прав Ерофей: вот радости этим сволочам будет. За мерзавцами и подлецами хотите последнее слово оставить?!

Мы кем на свое место поставлены? Народом! У начальства за спиной только начальство, пусть их даже сотни и тысячи. Зато у нас - миллионы, народ и Родина! Она сейчас, как последний корабль в эскадре - вся в пробоинах, еле на плаву держится... Но ведь держится! - Иволгин оглядел своих подчиненных и закончил: - Я приказываю: сопротивляться! Ясно? И не легавые мы, не менты поганые и не волки позорные. Мы - офицеры милиции! Запомнили? О-фи-це-ры! А теперь, марш в дом!

В горницу вошли, избегая встречаться взглядами с Ерофеем. Расселись за столом, обратив внимание, что столовая посуда у каждого стоит чистая и вымытая. Гурьянов, не спрашивая, разлил по стопкам на этот раз янтарно-желтую жидкость. Иволгин поднял свою, поднес к лицу и принюхался, вопросительно глянул на Ерофея. Тот улыбнулся уголками рта и пояснил:

- Эт для просветления мозгов. На девяти травах настояна, - и первым опрокинул стопку.

За ним последовали остальные. Подбадриваемые хозяином, но нехотя, стали накладывать в тарелки закуску, вяло и без аппетита есть. Ерофей, наклонив голову, искоса наблюдал за гостями. Первым почувствовал неладное Саша Костиков. Он медленно поднял голову и внимательно обвел взглядом присутствующих. Глаза его блестели, по щекам стал разливаться ярко-красный румянец. Он вперил немигающий взгляд в хозяина:

- А говорят, два раза в одну воронку снаряд не падает. Ерофей Данилович, опять? Штучки ваши... знахарские?

Остальные тоже помалу стали чувствовать происходящие в них перемены. Замерли за столом. Словно прислушивались и пытались определить невидимый источник энергии, от которого исходили мощные, пульсирующие волны жизненной силы. Казалось, они текут по двум направлениям. С одной стороны, в теле нарастало ощущение пустоты и легкости. Будто кто-то, через невидимую соломинку, откачивал усталость, озлобленность и напряжение. С другой - в тело, как в порожний сосуд, вливались уверенность, спокойствие, возрастающее желание активности; в голове, как после хорошего, долгого сна, ощущались легкость и ясность мысли.

- Вижу, оклемались, - нарушил молчание Ерофей. - Стало быть, самое время... - Он вздохнул и, нахмурившись, начал: - Были у меня тут намедни, не так, чтоб шибко давно, гости. Трое. По всему видать, ваша "дичь". Очень их Черный яр интересовал. Вышло у меня с ими знакомство. Мужики, видать, серьезные, да обскакали их. Я тут давеча справки навел... Горыныч, Немец и Рысь. - Увидев, как все четверо невольно подались вперед, жестом остановил их: - Допрежь доскажу, а там дальше кумекать будем. Так вот. Искали они, стало быть, здеся захоронку одну. И, кажись, нашли. Да не по зубам, видать, она оказалась. Потому и порешили их: двоих насмерть завалили, а третьего прямиком к Егору в больницу наладили. Оперировал его Артемьев. И сдается мне, захоронку энту Родионов к рукам прибрал. - Ерофей кивнул в сторону магнитофона: - Ежели верить упырю энтому, в доле с им большие люди повязаны и... - он отвел глаза, - ... начальник ваш. Захоронка та в Черном яру. Но нельзя ее трогать, поверь мне, Петр Андреич! - с мольбой в голосе проговорил Гурьянов. - Большая беда приключиться может.

Иволгин откинулся на скамье, уперся ладонями в стол, из-под лобья глядя на хозяина:

- Я-то верю, Данилыч. Мне - кто поверит? Ты ведь, Ерофей, тоже нам не все рассказал.

Повисло неловкое молчание. Наконец, Гурьянов решился. Смело взглянув в глаза Иволгину, жестко произнес:

- Я, Петр Андреич, в свое время подписку дал о неразглашении государственной тайны. И подписка энта - бессрочная. - Он развел руками: Так уж не взыщи. Одно тебе скажу: не приведи Бог, кто в Черный яр сунется и руки в захоронку запустит, вся тайга на гробы пойдет, а може... и не хватит.

- Наталью Родионову тоже вы спрятали? - подал голос Добровольский.

- Не дочка она ему, - хмуро буркнул Ерофей. - Взрослая, поди. Сама решит, с кем ей остаться. К тому ж, сирота она теперича.

- Ну и наворотили, - не скрывая досады, заметил Петр Андреевич. Выгребать как будем?

- Бог выведет, - философски изрек Ерофей.

- Бог... - недовольно откликнулся Иволгин. - Он выведет...

- Не богохульствуй, Андреич, - строго проговорил Гурьянов. - Не нами энто заведено, не нам и отменять. Разок уж попробовали, так окромя горя и срама ничего не нажили. Ладно, что мог, поведал вам, за остальное - не пеняйте. Коли помощь какая нужна будет, подмогну.

- Уже... "Подмогнули", - не удержался Алексей.

Ерофей с минуту неотрывно смотрел на него, потом с расстановкой четко произнес:

- Кабы парня энтого не выдернули вовремя, неведомо, был бы он живой теперича. А ежели Бог отвел - видать, так на роду прописано. В жизни людской напраслины не бывает, допрежь гдей-то все в ей четко и ясно прописано.

... Под утро и хозяев, и оставшуюся на ночь группу Иволгина разбудил надсадный, сверлящий звук. Ерофей наскоро оделся и выскочил во двор. На улице только-только начало светать. Будто над землей кто отмывал от черной краски небесный купол. Чернота медленно оплывала, стекая за верхушки высоких деревьев и под ней проступала нежная, чистая, золотисто-лазоревая кожа утренней зари.

Ерофей поднял голову, прислушиваясь к нарастающему гулу. Спустя несколько минут, он заметил в небе быстро увеличивающиеся и приближающиеся точки. Матово поблескивая брюхастыми днищами, сверкнув алыми звездами на бортах, над подворьем, оглашая его густым рокотом и вибрирующим воем, пролетели четыре вертолета. Когда шум смолк, он услышал за спиной голос Иволгина:

- Сегодня начинаются учения Забайкальского военного округа. - Он стоял на крыльце, зябко кутаясь в куртку. На лице его застыло странное, отстраненно-задумчивое выражение, словно он силился и не мог решить простую, на первый взгляд, задачу. Петр Андреевич перевел взгляд на Ерофея: - Между прочим, в зону учений попадает и Черный яр.

По тому, как вздрогнул и побледнел Гурьянов, майор понял, что решение задачи заключено именно в этом человеке. И именно на нем сходятся все линии, стороны и грани той непонятной головоломки, которую вот уже сколько времени никак не могут разгадать ни группа самого майора, ни группа Стрельцова из "конторы".

Оперативники, поблагодарив, тем не менее, отклонили приглашение хозяев остаться на завтрак. Расставание получилось скомканным и натянутым. Машину Саши Костикова пригнали во двор уже глубокой ночью. Ездили за ней Гурьянов и сам Саша на ерофеевой "Ниве". Теперь, собравшись во дворе, ожидая пока Костиков прогреет мотор, все стояли молча, ощущая во взаимоотношениях неловкость и недоговоренность. Не потому, что не было слов, а как раз оттого, что было их более, чем много, в основном, в вопросах. Слова, слова, слова... Вопросы, вопросы, вопросы... Их можно было говорить и задавать до бесконечности. Возможно, в какой-то момент, среди хлама и мусора условностей, взаимного недоверия и блеснуло бы зерно истины, способной сплотить их и подвести к единственно правильному решению. Но где-то подспудно, на подсознательном уровне, они понимали: момент безнадежно упущен и события уже вышли из-под контроля. Нарастая, они все больше начинают походить на громадную, сотканную из хлестких, тугих вихрей и опасных стремнин, воронку, куда неизбежно должны рухнуть не только они, но, казалось, и весь белый свет...

Сны цвета желтого клена

... Гереруд. Герат. Гаухаршад. Мусалла. Эти слова таяли во рту, как изысканные восточные сладости. Он повторял их попеременно - на французском, английском, русском. Но слаще всего выходило на персидском - фарси. Сквозь лабиринты веков, он, ведомый памятью, возвращался в Герат, основанный, по преданию, Александром Македонским. В город, одетый в яркие одежды пережитых им эпох Саманидов, Сасанидов, Халифата, Хорасана, в столицу Куртов. В тот самый Герат, где жили и творили величайшие поэты, художники, зодчие и мудрецы - Навои, Джами, Мирхонд, Хафиз и Абру, Бехзад и Ширази.

Как-будто со стороны, вновь ощутил себя в далеком прошлом - сидящим в огромном кабинете деда в мягком, просторном, старинном кресле, завороженно и с восхищением разглядывающего красочные, фантастические миниатюры Кемаледдина Бехзада к поэме "Лейла и Меджнун". Красно-оранжевое и золотисто-лимонное, небесно-голубое и изумрудно-зеленое, розовое, сиреневое, черное, - цвета наплывали друг на друга, окрашивая диковинные цветы и одежды, образы людей и зверей. Краски наполняли сердце и душу, невесть как набухали благославенным, дурманящим ароматом и, будоража мозг, складывались в волнующие строки уже другой, не менее прекрасной, поэмы "Юсуф и Зулейха":