По ту сторону рассвета - Ольга Чигиринская

Замок снова закрылся — ключ звонко щелкнул трижды. Глядя из-за поворота, Берен узнал Ородрета — тот спускался по ступеням главного входа с венцом и светильником в руке.

— Брат, — позвал Финрод, снова открывая свой фиал. Не было нужды понижать голос — за пределы сокровищницы не выходил ни один звук.

— Инглор? — Ородрет положил венец на треножник. Братья снова обнялись.

— Зачем ты это сделал? — с укоризной спросил Ородрет — и тут заметил Берена.

— Ты осуждаешь меня? — спросил Финрод. Ородрет покачал головой. — Тогда будем говорить. Садись, — король подал пример, сев на один из сундуков. — Итак, Берен, тебе не дали на совете поведать свои намерения — а они у тебя, по всей видимости, есть. Говори.

— Я хотел, король, заручившись твоей поддержкой, проследовать в Хитлум и предупредить Государя и князя Хурина. Я хотел испросить у него табун лошадей для войска в две тысячи человек. Мне не нужны боевые кони, достаточно и тех, которых используют как заводных или вьючных, потому что на них не будут идти в бой. А кони нужны мне затем, чтобы в течение трех дней пересечь Анах и привести отряд в Дортонион, когда армия Саурона выступит, а в тылу у нее поднимется мятеж.

— В Дортонионе назревает мятеж? — удивился Ородрет.

— Уж я постараюсь, чтобы назрел…

— Но есть одна сложность, — сказал Финрод. — Самое меньшее одна. Такой способ действий предполагает атаку одновременную и согласованную. Способ согласовать действия есть, но…

— Брат! — воскликнул Ородрет.

— …но я должен получить с тебя, Берен, клятву, что ты никогда и никому его не откроешь.

Берен заколебался на мгновение. Последней, кому он клялся, если не считать свадебного обета Лютиэн, была Андис… И вскоре Берен познал позор и горечь клятвопреступления. С тех пор он старался не давать клятв. Но ведь ради Лютиэн он нарушил обет не давать обетов… К Морготу! Ради короля он и подавно его нарушит.

— Клянусь именем Единого, — сказал Берен. — Что не открою его иначе как с твоего согласия, а если нарушу слово — пусть твоя кара настигнет меня живого, а кара Намо Судьи — мертвого.

— Идем, — они поднялись, отправились в глубь сокровищницы и свернули в тупик, занятый одной-единственной шкатулкой на подставке. Финрод вставил в замок свой перстень, повернул — с легким звоном крышка поднялась. Финрод вытащил темный хрустальный шар, опустил крышку, положил шар в выемку на ней. Берен затаил дыхание.

— Палантир, — тихо сказал Ородрет.

— Убери свет, — попросил Фелагунд. Берен набросил на фиал свою куртку. В сгустившемся полумраке серебристым густым светом затеплился камень шара. Лицо Финрода в этом свете казалось отлитым из стали. Это усиливалось напряжением, проступившим в чертах короля: они заострились, стали жестче. Финрод нелегко, почти мучительно сосредоточивал внимание и волю.

Неясное мелькание теней в середине шара сменилось четкой живой картиной: предгорья Эред Ветрин, какими они видятся из долины Тумхалад. Свет Палантира изменился, стал естественным, солнечным, закатным…

Берен видел теперь в камне приближающиеся горы так, как видела бы их птица, летящая над дорогой. Внимательная, хищная, умная птица, за лигу чующая врага. Орел, из тех, что живут на вершинах Криссаэгрим. Он увидит засаду, если их поджидает опасность где-то по дороге. Он распознает ее…

Дорога петляла, вела на север, исчезала совсем — но лишь как проторенный путь, как тракт; направление Берен чувствовал все время — и снова появлялась. Дорога вела в Хитлум. В Барад-Эйтель, замок Фингона.

Берен увидел его — русоволосого эльфа, всадника в какой-то радостной толчее… Узнал по знаменитым косам, перевитым золотыми шнурами. Венки на шестах, ленты, факела… Матери протягивали ему своих младенцев — в Дортонионе тоже было живо поверье, что прикосновение эльфийского короля делает ребенка неподвластным болезням… Что за праздник? Что за шум?

Словно почувствовав беспокойство, Фингон огляделся. На миг показалось, что его глаза встретились с глазами Финрода. И Фелагунд тут же закрыл камень ладонями. Дыхание его стало чуть более шумным, глаза он закрыл, откинув голову назад.

— Он как будто увидел тебя, — проговорил Берен.

— Он почувствовал. Если бы он находился в своем замке, он тоже пошел бы к Палантиру и мы могли бы увидеться и поговорить. Жаль.

— Ты собираешься туда? — спросил Ородрет.

— Мне нужно, — сказал Берен. — Даже если с Государем Фингоном можно поговорить с помощью этого волшебства, с князем Хурином я должен встретиться лицом к лицу.

— Ты готов рискнуть Палантиром? — помедлив, спросил Ородрет у брата. — Разве не достаточно будет внешнего наблюдения за Береном?

— Когда-то я решил ограничиться внешним наблюдением за северными нагорьями, — лицо Финрода омрачилось. — Этого недостаточно. Берен должен иметь возможность связи по собственному почину. Я готов отправить Видящий камень под Тень в расчете на мужество и стойкость его хранителя. Дом Финарфина часто полагался на мужество и стойкость своих вассалов — и ни разу не был обманут.

— А если Палантир все же будет захвачен? Ты понимаешь, чем это может грозить всем нам?

— Проигравший потеряет все. В любом случае.

— Еще неизвестно, сможет ли человек овладеть Камнем, — возразил Ородрет. — До сих пор никто не пробовал.

— Это легко проверить. Берен?

Горец почувствовал холод в животе — непонятно почему.

— Что я должен делать?

— Прикоснуться к Камню, — ответил Финрод. — Смотреть в него. Сосредоточиться на том, что хочешь увидеть.

Положив ладони на холодную гладкую поверхность, Берен вгляделся в глубину кристалла. Там, в сердце камня, возникло смутное мерцание.

Мысль пришла сама собой, и свет разгорелся ярче. В кончиках пальцев возникло покалывание сродни легкой дрожи, но камень не нагрелся от его рук — все такой же холодный и гладкий, он был словно изо льда.

Свет, родившийся внутри Палантира, поглотил человека. Берен чувствовал, что оторвать взгляд сможет только с огромным трудом. Сокровищница исчезла, исчезли эльфы, осталось только белое сияние — и бессчетные голоса и образы, мгновенно рождавшиеся и исчезавшие. Их было множество и каждый хотел завладеть его вниманием. Как в детской игре в жмурки, он слышал совсем рядом чье-то затаенное дыхание, шепот, хихиканье — но едва он пытался ухватить неверный образ сознанием, как тот ускользал.

В детстве ему снилось, что он летает — но это было не так, как с другими детьми. Его полеты были мучительными. Задержав дыхание, напрягшись, он отрывал себя от земли и медленно плыл вперед, протаскивая свое тело сквозь воздух с усилием, словно мешок гвоздей. После таких снов он просыпался вспотевший и вымотанный — но, какой ни есть, все же это был полет, и Берен никогда не отказывался от него, если во сне чувствовал его возможность.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});