Берегись, Ангел! - Иоланта Палла

что принять за правду.

— Вот и приехали. — Объявляет Петр Иванович, останавливая машину около высокого ограждения, за которым виднеется двухэтажный особняк.

Я замираю, смотря на то, как поднимаются ворота, и автомобиль движется вперед. Большой двор, выложенная плиткой дорожка, красивые клумбы с цветами, которые еще не успели потерять цвет. Сердце ухает, а не бьется.

Неужели это дом родителей моего отца? Не верится.

— Ангелика, Олежка, — Петр Иванович поворачивается и смотрит то на меня, то на братишку с улыбкой, — добро пожаловать в нашу скромную обитель.

— Ух ты-ы-ы, какой большой дом! — Громко вскрикивает братишка, когда я открываю дверку и помогаю ему выйти.

— Олежа! — Пытаюсь усмирить брата, но он с каким-то боевым кличем бежит по тропинке ко входу. — Не понимаю, что с ним. Обычно он себя так не ведет. — Краснею, оправдываясь перед Петром Ивановичем, на что мужчина отмахивается.

— Он — ребенок, Ангелика, тем более мальчик, пусть выбросит энергию. Крепче спать будет. — Петр протягивает руку вперед, пропуская меня, и я медленно вышагиваю по тропинке к входной двери.

Кажется, что я попала в другую реальность, и мне не по себе. Если сейчас Петр Иванович делает все, думая, что я его дочь, то, чем обернется его доброта при отрицательном результате?

— Я вас уже заждалась, сынок. — Слышу веселый голос и тут же ловлю взглядом женщину в инвалидной коляске. — О боже, это Ангелика? — Спрашивает она с улыбкой на лице.

Выглядит доброй. Седые волосы убраны в пучок, сеть морщинок на коже говорит о почтенном возрасте, глаза голубые, губы тонкие, а нос слегка напоминает картошку. Продолжает улыбаться, а я чувствую себя еще хуже, чем до этого. По виду женщины становится понятно, что семья у них точно не бедная.

— Да, это она. — Петр слегка толкает меня вперед, заставляя выйти из оцепенения.

— Как две капли воды с мамой. Поразительно! — Она хлопает в ладоши и тут же переводит взгляд на Олежку, который прищурился и изучал мать Петра Ивановича. — А этот хмурый мальчишка, наверное, Олежка?

— Да. — Братишка высоко задирает голову, заставляя умиляться.

— Здравствуйте! — Приветствую женщину, и она снова обращает внимание на меня.

— Я — Маргарита Алексеевна, — она слегка наклоняет голову и усмехается, — мать этого оболтуса, который держит детей на пороге. Проходите, мои хорошие. Простите, что не могу подняться и обнять. — Говорит Маргарите Алексеевна, но улыбается, а я выжимаю ответную доброжелательность, потому что не ожидала увидеть что-то подобное.

Мне казалось, что мы приедем в дачный поселок с домиками попроще. А тут особняк, хозяйка которого по каким-то причинам не может ходить. Я растеряна, и это мягко сказано. Петр Иванович помогает развернуть коляску и катит ее в другую комнату. По обстановке понимаю, что это гостиная.

Огромная гостиная, где идеально чисто, и каждый предмет мебели напоминает экспонат музея. Страшно даже рядом стоять, не говоря уже о том, чтобы сесть или попить воды с начищенного до блеска стакана на подносе.

— Присаживайтесь, — Маргарита Алексеевна указывает на диван, — я не укушу. — Я медленно стекаю на край диванчика и прижимаю к себе братишку, который настороженно осматривает комнату. — Петь, Марина уже все подготовила, и я отпустила ее ненадолго, пока мы с вами познакомимся. Займись мясом, а мы пока поболтаем с Ангеликой.

— А можно и я мясом займусь? — Внезапно спрашивает Олежка, на что Петр Иванович кивает.

— Конечно, Олежа, — Маргарита Алексеевна кивает, — поможешь Петру Ивановичу. Какой хороший мальчик. — Добавляет, когда эти двое уходят, оставляя меня наедине с предполагаемой бабулей. — Не пугайся так, Ангелика. Я не из тех бабушек, что достают розги. — Женщина улыбается и подкатывает коляску к столу, на котором стоит заварник, чашки и вазочка с разными сладостями. — Давай-ка, с тобой чайку попьем, пока мужчины готовят все для посиделок на свежем воздухе.

Я поднимаюсь, потому что не могу наблюдать за тем, как меня обслуживает женщина в инвалидной коляске. Может, не правильно, но мне от этого неловко до ужаса.

— Я вам помогу. — Говорю и протягиваю руки к заварнику, который уже успела взять Маргарита Алексеевна.

— Спасибо, Ангелика. — Она улыбается и наблюдает за мной. — Очень вкусный чай, между прочим. Твоей маме нравился. — Женщина подмигивает мне, а я тихо присаживаюсь на место, держа чашку в руке. — Я раньше сама собирала, пока вот, — она тяжело вздыхает, указывая на свои ноги, — не села в лужу.

Маргарита Алексеевна грустно посмеивается, а я не знаю, как реагировать. Делаю глоток чая и смотрю на стену напротив. Там висит портрет мужчины. Даже провидицей не нужно быть, чтобы понять, кто это.

— Иван, — женщина ловит мой взгляд, — практически перед смертью сделали фото.

Я не знаю, что ответить. Пью чай, но вкус чувствую лишь на четвертом глотке, потому что волнуюсь, даже несмотря на доброжелательность Маргариты Алексеевны.

— Я понимаю, что для тебя это неожиданность, Ангелика, — начинает серьезно говорить она, — но я безумно рада внукам. Уже и не думала, что когда-то испытаю такую радость. Я так много упустила из твоей жизни. Не видела, как ты училась ходить, росла, — ее голос становится печальным, и у меня в горле появляется неприятный ком, — не знаю, какой у тебя характер, и что ты пережила, могу лишь представить, но думаю, мы должны попробовать поладить.

— Еще неизвестны результаты… — Начинаю я тихо, но Маргарита Алексеевна улыбается и тяжело вздыхает.

— Они мне и не нужны. Итак, все знаю.

Глава 45

Данияр

— Я уже подумала, что ты не приедешь. — Говорит Валентина, когда я с порога принимаюсь складывать в коробки вещи сестрички. — Начала без тебя. Все в порядке?

Снимаю пиджак и кидаю его на кровать, закатывая рукава и хмурясь. Рассказывать о том, что сейчас творится внутри не хочется, да и не делал так никогда. Зачем Валентине мои проблемы? Своих вон гора и маленькая тележка катится за спиной.

— Отлично все. — Спокойно отвечаю и механически складываю книги и альбомы в коробку, стараясь отключить эмоции.

Сейчас не нужно впускать воспоминания в голову, иначе меня разорвет на части от злости. Валентина тяжело вздыхает, понимая, что я нагло вру, но ничего не говорит и упаковывает одежду.

Только забыть нежные губки и голубые глазки не так просто, как я думал.

Они нагоняют, достигают, добивают и заставляют крепче сжимать предметы руками.

Никак не могу объяснить себе свой поступок и злюсь. Желание помочь стало патологией, и с этим я не собирался ничего делать. Слишком привязался к бойцу, который должен жить спокойно и не смотреть на то, как страдает сестра.

А вот с Цветковой все было