Архив потерянных детей - Валерия Луиселли

я представлял себе все это, мой карандаш повторял их путь, пять вверх, потом три вправо. Я рисовал свои воображаемые карты много недель, и в какой-то момент моя парта оказалась вся изрисована этими чудесными маршрутами, и я в точности знал, как по ним проехать, ну, типа того. Пока однажды учительница не нажаловалась директору, что я целыми днями рисую на парте каракули, вместо того чтобы работать на уроках, а директор сказал потом ма и па, что я испортил школьное имущество. Кончилось тем, что нам пришлось уплатить штраф в пятьдесят долларов, и па сказал, что я должен их отработать помощью ма по хозяйству. После того случая я все равно продолжал рисовать карты на парте, только уже не карандашом, а кончиком пальца, так что больше их никто не видел, а только я один. Это и называется пальцекартографией.

Я знал, что ты прекрасно видела мои пальцекарты, потому что, когда я рисовал их на спинке папиного кресла, ты уставлялась на них долгим-долгим взглядом, какой появляется у тебя, когда ты смотришь на что-то, что хочешь понять. И в умении понимать пальцекарты, как и во многих других вещах, мы были с тобой отдельно от всех других, в одиночестве на двоих, только ты и я.

А через несколько лет, рассказывал нам па, случилось так, что апачей снова затолкали в поезд и отправили в место, называемое фортом Силл, и там большинство из них умерли, и их похоронили на тамошнем кладбище. Я слушал эту часть истории, но не рисовал ее, потому как эта часть была ненарисуемая. Ты-то, Мемфис, уже не помнишь, но мы все вместе пошли на то кладбище, и я снимал могилы апачей: вождя Локо, вождя Наны, вождя Чиуауа, Мангаса Колорадаса, Найче, Ху и, конечно, Джеронимо и вождя Кочиса.

Уже потом я еще раз посмотрел снимки и заметил, что имена на могильных камнях не проявились совсем. А когда я показал те снимки ма с па, па сказал, они превосходны, потому что я задокументировал кладбище в том виде, в каком оно существует в летописной истории, но я сначала не понял его, а понял уже потом. По-моему, он хотел сказать, что мой фотоаппарат стер имена апачских вождей точно так же, как они стерты из истории, и об этом нам па все время напоминал, и вот поэтому так важно, чтобы мы помнили их имена, иначе мы позабудем их, как забыли все другие, что чирикауа были величайшие воины, какие только жили на континенте, а не какие-то там диковинные экспонаты, выставленные в Музее естественной истории по соседству с ископаемыми животными или которые лежат на кладбищах вроде этого, тоже вместе, но отдельно от всех, как военные пленники.

КОНКРЕТИЗАЦИЯ И КОРОБКИ

На время поездки на ма лежала обязанность прежде всего изучать карту и строить нам маршрут на ближайший день, хотя несколько раз она вместо па садилась за руль. У па главная обязанность была вести машину и записывать звуки для своей коллекции. У тебя обязанность была простая: помогать па делать сэндвичи или помогать ма чистить наши сапоги или помогать еще кому-нибудь в чем-нибудь. Моя обязанность была потруднее. Например, я отвечал за порядок в багажнике, чтобы перед выездом у нас там все лежало аккуратно и по местам, и так после каждой остановки. Самое трудное было вместить все коробки. Их у нас в багажнике было семь. Одна твоя, пустая, другая моя и тоже пустая. Зато у па были целых четыре коробки, и еще была коробка ма. Я отвечал за то, чтобы все они вместились вместе с нашими прочими пожитками. И мне приходилось, типа, складывать пазл, всю поездку.

Лазить по коробкам нам не разрешалось, вообще никак, но я заслужил разрешение открывать одну коробку, мамину, с наклейкой «Коробка V». Я получил это право, как мне кажется, потому, что, когда начал снимать поляроидом, ма вычитала в инструкции, что фотографии надо держать в книге, пока они до конца не проявятся, а иначе они засвечиваются и становятся все белые, хотя почему так происходит, объяснить трудно. Это я к тому, что, когда я готовился снимать, мне разрешалось брать из коробки ма самую верхнюю книжку, ту, красную, про потерянных детей. Ма позволяла мне держать в ней мои снимки, закладывать между страницами. И когда я открывал коробку, каждый раз немножко рылся в ней, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что там лежит. В коробке были книги, всего несколько, и в каждой полно закладок, такие клейкие цветные бумажки, ма помечала ими отдельные страницы. Мама специально держала свои книги подальше от тебя, думаю, потому что, пока мы еще жили дома, ты всегда таскала эти бумажки из ее книг и рисовала на них, а потом клеила на стены, всю квартиру заклеила. Именно поэтому ма устроила так, чтобы ты и близко не подходила к ее коробке.

Еще в ее коробке лежали какие-то вырезки из газет, карты, файлы и бумажки, все разного размера, с ее заметками. Сам не пойму, почему меня разбирало такое любопытство поглядеть, что хранится у ма в коробке. Думаю, причина, наверное, в том необычном чувстве, которое я однажды уже испытал, помнишь, мы с тобой играли в парке и налепили из глины маленьких фигурок и придумали похоронить их под деревьями, чтобы через много-много времени их раскопал какой-нибудь ученый и подумал, что те глиняные фигурки остались от какого-то древнего племени. Такое же чувство у меня было, когда я копался в коробке ма, разве что теперь я не сам лепил глиняные фигурки; я казался себе ученым, который через века обнаружил их.

АПАЧЕРИЯ, СТРАНА АПАЧЕЙ

Дорога в Страну апачей была длинная, и мы все время ехали вперед и по прямой, а казалось, что едем кругами. Еще этот голос, он все время раздавался из динамиков, он повторял и повторял начало той аудиокниги: «Всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью, он первым делом тянулся к спящему у него под боком ребенку – проверить, дышит ли. Иногда я тоже притворялся перед ними, будто сплю у них под боком. Ну, пробовал притворяться. Особенно когда они ругались. А ты – нет. Когда они заводили свою ругань, ты вступала со своими шутками, а бывало, прямо указывала им: ты, папа, закури свою сигарету, а ты, мама, смотри в карту и слушай новости.

Иногда они тебя слушались. Они прекращали ругаться, и ма включала музыку в режиме «в случайном порядке» или радио. Она всегда шикала на нас, когда передавали новости о потерянных детях, а послушав их, делалась сама не своя. Или на нее находило, и она без остановки рассказывала нам про ту маленькую красную книжку, которую читала, про потерянных детей и их крестовый поход, и как они шли через пустыни, ехали товарняками через опустелые миры, и это было очень интересно, хотя мы с тобой слабо понимали, что там к чему. Бывало или так, или новости расстраивали ее так сильно, что она переставала с нами разговаривать, даже глядеть в нашу сторону и то не желала.

За это я на нее здорово злился. Я все время хотел напомнить ей, что пускай те дети потерялись, но мы-то с тобой никуда не терялись, а были рядом, прямо у нее под боком. И меня вот что интересовало: вот предположим, мы с тобой тоже потерялись, тогда-то она наконец вспомнит, что мы у нее есть? Я и сам понимал, что это мысли незрелые, детские, к тому же я никак не мог подобрать слов, какими ей выразить, что я на нее сержусь, и потому держал язык за зубами, и ты тоже, и все мы слушали эти ее истории или просто тишину в машине, и тишина, наверное, была еще хуже.

КОСМОЛОГИЯ + МЕСТОИМЕНИЯ

Сомневаюсь, что ты понимала, о чем говорится в новостях или в рассказах ма. Думаю, ты их даже не слушала. А я слушал. Пускай всего я понять не мог, но местами-то понимал, и каждый раз, как только голоса по радио заговаривали о детях-беженцах или ма рассказывала о крестовом походе детей, я шептал тебе, слышишь, они опять говорят об этих потерянных детях, слушай, они опять говорят о Воинах-орлах, ты же помнишь, как нам рассказывал о них па, и ты сразу раскрывала глаза, кивала и прикидывалась, что все понимаешь и со всем согласна.

Не знаю, вспомнишь ли ты, что рассказывал нам па о Воинах-орлах. Он говорил, что Воины-орлы были отряд из детей-апачей, все они были воины, а предводителем у них был мальчик постарше.