Цветы и железо - Иван Курчавов

В нескольких метрах от броневика, под танком, взметнулось красно-лиловое пламя и грохнул взрыв. Танк ткнулся носом и пополз куда-то.

— Огонь! — скомандовал Мизель.

Торопясь, перебивая друг друга, заговорили два пулемета. За речкой, на машинах солдат и полицаев, затараторили два других. Зачастили винтовки, звенящими в морозной ночи очередями ударили автоматы. Трассирующие пули неслись по темному небу, чертя его красивыми линиями. Мизель не отрывался от смотровой щели и требовал усиления огня, хотя темп его был предельным.

— Ну, Ганс, думаю, что эта ночь принесет нам сразу две победы, — сохраняя изо всех сил спокойствие, проговорил Мизель, — над Гучками и над Огневым! И откуда он мог взяться со своей бандой? Ничего, милый Ганс, огня у нас хватит! Сейчас выберемся на тот берег!.. Это они нам специально злости прибавляют! — уже не говорил, а кричал Мизель.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

За окном темная ноябрьская ночь. Небо занавешено густыми облаками, скрывшими мерцающие холодным огнем звезды и широкий серп луны.

Петр Петрович стоит у окна и смотрит, как ветер подхватывает с земли снежинки и поднимает их ввысь, унося неизвестно куда. В эти минуты ему хочется превратиться в маленькую снежинку и унестись туда, где нет фашистов. Да, самое сокровенное желание его — очутиться там, за линией фронта, и увидеть то, чего уже нет в оккупированном Шелонске. Там можно спеть раздольную русскую песню или задорную советскую — и тебя не повесят за это. Там ребятишки по утрам бегут в школу, наполнив сумки учебниками, а здесь за такой учебник одно наказание и малому, и старому — расстрел. Там можно честно смотреть людям в глаза, а здесь Петр Петрович, честно проживший всю жизнь и продолжающий честно жить на земле, должен отворачиваться от людей, словно он совершил гнуснейшее преступление.

Где-то Коля, Николай Петрович Калачников? Добрался ли до места? Начал ли работу? А может быть, и он уже на фронте, где-нибудь в непрерывных атаках пробивает брешь во вражеской обороне, прокладывая дорогу к Шелонску?

Велик фронт, и никогда не угадаешь, где в данный момент находится родной человек. На Урале или в Сибири, на Белом или Черном море, под Ленинградом или Москвой? Фронт сейчас всюду, и везде людям неизмеримо трудно — в глубоком тылу и на передовой линии.

Фронт… Война… Тяжелая, невиданная в истории человечества…

Что-то делается в Москве? Сегодня седьмое ноября. Раньше в этот день столица бурлила и клокотала — радостная, счастливая. Сегодня Москва, видимо, сурова и сдержанна. Тяжело Москве, ой как тяжело! Конечно, Хельману он не верил. Во время последнего разговора Петр Петрович намекнул, что немецкие газеты писали о параде германской армии седьмого ноября на Красной площади. «А это вполне возможно, — ответил Хельман. — Кремль уничтожен нашей авиацией. Германская армия пятого ноября находилась в нескольких километрах от Москвы. За полутора суток она может овладеть Москвой и пусть не утром — вечером седьмого ноября устроит парад».

Хельман говорил спокойно, с внутренним убеждением; он, вероятно, сам верил в это.

А Петр Петрович не верил, и, хотя у него не было никаких доводов, которые могли бы опровергнуть утверждения Хельмана, он верил своему сердцу: Москва никогда не будет сдана.

Далеко сейчас Москва. И дело не только в километрах: огненная, смертельная полоса отделяла Шелонск от столицы.

Вот Гучки рядом, и то Петр Петрович не знает, что там происходит.

Какова судьба этой деревни? Где сейчас смуглый, похожий на цыгана, паренек? Кто одержал победу? Вчера, шестого ноября, направилась карательная экспедиция в сторону Гучков. И — ни слуху ни духу. В город Петр Петрович не выходил: как бы не разминуться со связным Огнева, он должен появиться сегодня или завтра.

Когда человек живет на людях, ему легче: можно поделиться думами, рассказать или выслушать шутку и анекдот, спеть песню. На людях и смерть красна! А Петр Петрович был один, и те люди, которые окружали его, были его врагами — их смеха он не переносил, как не мог спокойно смотреть и на их улыбающиеся физиономии.

Долго стоял Петр Петрович у окна, наблюдая, как порывистый ноябрьский ветер крутит поземку на притихшей городской улице. Вдруг Калачников резко обернулся и направился к шкафу, над которым висел семейный портрет. Он снял его, перевернул на другую сторону и поставил на комод в углу. Свет от керосиновой лампы осветил знакомые контуры древней стены с высокими, точно ажурными, башнями, увенчанными рубином звезд. После прихода фашистов в Шелонск Петр Петрович, сжигая политическую литературу, заметил в журнале этот снимок Кремля. Рука повисла в воздухе и не дотянулась до печки. Тогда он и наклеил фото с другой стороны семейного портрета: разве придет кому в голову, что это сделано нарочно?

Он придвинул снимок поближе, стряхнул с него пыль.

— Эх, Москва, Москва! — тихо прошептал он; на глазах старика заблестели слезы.

Петр Петрович снова перевернул портрет. Он медленно ходил по комнате, думая не о том, что есть, а о том, что будет: о земле — светлой и красивой, о кремлевских садах и скверах, в которых когда-нибудь найдется местечко для нового деревца, созданного селекционером Калачниковым.

2

Еще не рассвело, а в дверь раздался настойчивый стук. Калачников торопливо поднялся с кровати, набросил на плечи старенький, полинялый халат и пошел открывать. В комнату вошел невысокий человек с зеленой повязкой на левой руке. Он щурил глаза и улыбался.

— Здравствуйте, цветы есть? — спросил он.

Старик растерянно посмотрел на полицая. «Что ответить ему? Глупость порет, что ли, разыгрывает на старости лет? А вдруг?..»

— Цветов нет. — Петр Петрович нахмурил брови, точно не знал, что говорить дальше. — Есть семена.

— А будут цветы? — полицай продолжал улыбаться.

«Да он действительно пароль знает!» — обрадовался Калачников и быстро ответил:

— Конечно будут!

«Полицай» пожал руку старику и сказал:

— Еще раз здравствуйте, Петр Петрович! Я ведь от Огнева!

— Садитесь, пожалуйста! — быстро проговорил Калачников, обрадованный приходу гостя.

Посетитель отвязал зеленую полицейскую повязку и положил ее в карман.

— Рискнул с этой тряпкой, — пояснил он. — Сейчас в город пробраться трудно. Мы поймали полицая из соседнего района. Его документами и воспользовался. Мол, к родственникам в Шелонск иду.

— А как шелонские полицаи? Что с Гучками? Где тот славный парень? — старик не давал ответить ни на один вопрос и продолжал задавать все новые и новые. Он даже вскочил со стула и теперь стоял напротив гостя.