Стёртые буквы - Елена Первушина

— И желательно черные глаза, но на худой конец сойдут и серые…

— Да, за сообразительность можно простить и серые глаза.

— Я подумаю, — сказал Андрет.

— Подумай, — согласилась Ксанта.

Она поднялась на ноги, но Андрет велел ей:

— Постой! — и снова бросил монету. Выпал корабль.

— Зачем это нужно тебе? — спросил Андрет.

Она поморщилась, пожала плечами, будто вопрос показался ей то ли глупым, то ли неприятным, потом сказала:

— Потому что моя богиня не любит идиотских смертей.

— Ага, — согласился Андрет. — Она любит, чтобы всякие идиоты продолжали жить и развлекать ее.

— Подумай, — повторила женщина. И, не прощаясь, вышла.

И тут произошло еще кое-что. Когда Ксанта переступала порог, солнце хлынуло в комнату, ее одежда на мгновение стала прозрачной, и Андрет с изумлением обнаружил, что под темным бесформенным платьем скрывается почти совершенная фигура танцовщицы с тонкой талией, тяжелой, но высокой грудью, длинными, хорошей формы ляжками и икрами. Не то чтобы его поразила прямо в сердце открывшаяся ему красота, но все же настроение Андрета в ту секунду переменилось. На мгновение он пожалел женщину, над которой посмеялись боги, прилепив уродливую голову к прекрасному телу. И это было большим шагом вперед — вновь почувствовать себя достаточно сильным для того, чтобы пожалеть кого-то. Но даже это было не главным. Андрет вдруг понял, что в мире существует много приятных и забавных вещей, о которых он и не догадывается. И это была добрая мысль, располагавшая скорее к жизни, чем к поискам смерти.

Разумеется, он согласился. Строго говоря, у него не только не было выбора, а даже этот предложенный Ксантой вариант был непомерным излишеством, невероятной случайностью.

Так что дней через десять, когда Андрета окончательно привели в товарный вид, его торжественно представили новому хозяину.

Господин Эдред занимался адвокатскими делами лет сорок, если не пятьдесят. В свое время он вырастил и вывел в люди двоих сыновей, отдал замуж четверых дочерей и двух племянниц, потом овдовел, купил себе небольшой дом неподалеку от гавани и решил отныне заниматься делами исключительно ради собственного удовольствия. Что через некоторое время с неизбежностью привело его к делам о кощунстве. Здесь он смог по-настоящему показать себя, — выигрывая самые безнадежные процессы, а заодно и давать по рукам по рукам молодым «коллегам», которые считали, что можно сколотить первоначальный капитал, представляя в судах интересы храмов.

С Андретом в первые дни Эдред держался довольно спесиво и выразительно морщился на каждую неправильность его речи. То ли не мог решить, какую следует установить дистанцию, то ли ему непривычно и неприятно было подставлять чужую шею вместо своей. Однако после зимы в подвале подобные тонкости уже совершенно не задевали Андрета. На второй же день он попросил своего нового хозяина, чтобы тот как можно чаще делал ему замечания, и подсказывал, как следует говорить правильно.

— Я думаю, так будет лучше для дела, — пояснил он.

Эдред хмыкнул, но внутренне возликовал. Как любой человек, искренне увлеченный своей работой, он всегда был рад заметить хоть крупицу интереса в другом, а кроме того, ему нравилось поучать, наставлять и руководить — вполне простительная слабость. Андрет тоже ничего не имел против — раз уж ему предстояло жить в этом городе, надо было вписываться в новую жизнь.

В чем-то это оказалось сложнее, чем обещала Ксанта. Дела о кощунстве были своим особым мирком, и чтобы начать разбираться что к чему, надо было повариться в этом котле примерно столько же, сколько и Эдред. Для подобных дел не было единых незыблемых законов — ведь трудно людям ясно судить о божественных делах, и практически каждый храм устанавливал свои правила. Кроме того, эта игра шла в Венетте уже не одну сотню лет, и за это время была придумана масса уловок, позволяющих обходить закон с той или иной стороны. А поскольку Андрету не хотелось барабанить наизусть чужие слова, не понимая их смысла, то все пять лет, проведенных у Эдреда, он учился, как проклятый, и у него есе время было ощущение, что он гонится за дикой лошадью, пытаясь одновременно поймать ее за хвост и не получить удар копытом.

Но с другой стороны, кое-что оказалось проще, чем он думал. У него просто не было времени тосковать о прошлом. Настоящее было до отказа забито событиями. При этом ему начинало всерьез нравится его новое занятие, его забавляла разница между тем, как он или другие люди воспринимают мир, и тем, каким он оборачивается на самом деле.

Даже когда дело дошло до неизбежных визитов в тюрьму, то это тоже оказалось не так страшно, как он поначалу предполагал. Во-первых, Эд-ред терпеть не мог затягивать процессы, он всегда не только тщательно готовился сам, но и требовал не менее тщательной подготовки от противной стороны (большинство «противников» были его бывшие ученики). Поэтому дольше недели Андрет в тюрьме никогда не задерживался. Во-вторых, тюрьма была не чета прежней — со сносной кормежкой, окнами и даже крошечным садиком во внутреннем дворике. Если не было большого наплыва клиентов и Андрету доставалась отдельная камера, он целые дни проводил за работой и почти не замечал своего заключения — разве что завтрак, обед и ужин приносили прямо в «кабинет». Случалось, попадал он и в общие камеры, но там хорошо знали, что он за птица, и относились с уважением. Правда, пару раз его все же пытались побить ревнители чистоты веры, но их урезонивали их же приятели. Андрет, в свою очередь, никогда не отказывался помочь советом или оформить какую-нибудь бумагу. На этой почве он даже завел себе «односторонних» друзей — некоторые из его соседей по камере считали его закадычным другом, и Андрет обычно не развеивал их иллюзии.

Спору нет, стоять в зале суда рядом с клиентом с веревкой на шее, слушая приговор, было не очень приятно. Но и к этому он притерпелся. Не всегда они вчистую выигрывали дела, иногда обвиняемого присуждали к штрафу, иногда к стоянию на коленях на ступенях оклеветанного храма, иногда «оставляли в подозрении». И все же опасность всерьез угрожала жизни Андрета не больше, чем два или три раза за всю его карьеру. Так что и здесь все оказалось довольно сносно.

А когда примерно через полгода Эдред смог через знакомых передать потихоньку весточку в Юнатру о том, что Андрет жив-здоров и не бедствует, то ему, Андрету, стало решительно нечего больше желать от жизни.

Однажды при случае Андрет поинтересовался у Эдреда, случалось ли Ксанте выступать в суде по делу о кощунстве. Тот рассказал с видимым удовольствием:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});