Дочь пекаря - Сара Маккой

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше.

– Больше проблем не было? Кровотечение прекратилось?

Элси кивнула и отвернулась; ей стало неловко, и тело еще помнило выкидыш.

– Рад слышать. – Он шагнул ближе.

Сердце Элси застучало.

– Выглядите вы значительно лучше. Не в смысле того, что в прошлый раз вы не были красивы. – Его кадык дрогнул. – Вы домой? – Он кивнул на ее велосипед. – Ja.

– Я как врач пока не могу разрешить вам таких упражнений.

– Это совсем рядом.

– Все равно нельзя. Давайте я вас подвезу? Вон медицинский джип, и у меня есть ключи. – В кармане звякнуло. – А велосипед в багажник.

Джип стоял на гостевой стоянке Центра отдыха и оздоровления, перед фасадом. Пока они дошли и убрали велосипед в багажник, Элси успела бы доехать до дома, но это неважно. Зато отдых ногам, и потом, доктор Радмори такой симпатичный, добрый. Он пах чистотой, мятной жвачкой и крахмальными рубашками – хорошей жизнью. Когда он взялся за велосипедный руль, их пальцы встретились. Элси улыбнулась.

– Ну-с, – сказал доктор Радмори, погружая велосипед в багажник, – и как вы познакомились с сержантом Ли?

Элси поправила волосы.

– Когда пришли америкосы… американцы. Сержант Ли стоял с другими солдатами у пекарни, а у нас был хлеб, который все равно бы зачерствел. – Она пожала плечами. – И я их накормила.

– Очень великодушно. – Он открыл ей дверцу. – Большинство здешних жителей скорее накормили бы хлебом свиней, чем американцев.

– Мы не держим свиней, – парировала Элси. Доктор Радмори обошел машину и сел за руль.

– Тоже правильно. – Он подмигнул и повернул зажигание. – Значит, вы – дочь пекаря?

– Я и сама пекарь, – сказала она.

Машина тронулась.

– Надо попробовать вашу выпечку. Там, откуда я родом, едят главным образом маисовые лепешки.

Элси о таких не слышала, но решила, что просто не знает этого слова.

– А откуда вы родом?

– Из маленького штата под названием Техас.

Словно молния сверкнула у Элси в груди.

– Техасские печеные бобы?

– Точно. А вы откуда знаете?

Прибираясь в тайнике Тобиаса, она нашла у стены все свои сокровища. Любимые вещицы из детства приобрели новый смысл: их хранил, рядом с ними спал, их рассматривал Тобиас. Элси сложила всё, включая рекламу бобов, в ржавую жестянку из-под какао и убрала под кровать. Не хватало только книги Роберта Фроста. Она обшарила всю нишу, каждый уголок, но книги не было. Бог – поэт, как сказал однажды Тобиас, и она в это верила.

– «Сделано в США», – процитировала она. – Вы, наверное, техасский ковбой.

– А то как же, – сказал он и так громко, искренне расхохотался, что ей тоже стало смешно.

Они поехали быстрее. Ветер бил им в лицо, пах жимолостью и талой водой. Доктор свернул не туда, но Элси промолчала. В конце концов они все равно доберутся. А ей с ним было хорошо. С ним Элси вырастала больше себя самой, больше Германии, Америки, войны.

Наконец они прибыли, и Элси показала ему дверь пекарни.

– Доктор Радмори… – начала она.

– Элберт. Эл, – поправил он.

– Эл. – Имя – как музыкальная нота. – Я так вам благодарна…

– Мне очень приятно, – ответил он, выгружая ее велосипед.

– Не только за поездку. – Элси опустила глаза. – Спасибо вам за все.

– Элси. – Он впервые назвал ее по имени – тягуче, мелодично. – Вы и… э-э… сержант Ли. Он ваш… То есть вы с ним… – Он замолк и потрогал шину велосипеда. – Ай, ладно.

Элси посмотрела ему в лицо. Его глаза блестели в лунном свете.

– Нет, – по-английски ответила она. Иностранное слово повисло в воздухе вопросом. – Раньше – да, но… – Она покачала головой: – Трудно объяснить.

Робби – это независимость: молодой, веселый, иностранец. Но с ним ей за несколько месяцев ни разу не бывало так, как в первые же пять минут – с доктором Радмори. С Элом было свободно, раньше она такого не испытывала.

Ленивый ветерок качнул вывеску пекарни. Цепочка заскрипела, и оба глянули вверх.

– Ничего, если я зайду завтра – куплю поесть и заодно вас навещу?

Она понимала, что папе не понравится этот темноглазый американец, но она нисколько об этом не беспокоилась. Теперь – только правда. Больше не надо прятаться.

Звездное небо, симпатичное искреннее лицо Эла.

– Было бы здорово, – сказала Элси и решила: сделаю ему булочки с семенами подсолнуха. Они как раз созрели.

Сорок четыре

Эль-Пасо, Техас

Форт-Блисс

10 февраля 1947 года

Милая мама,

Техас – странное место. Совсем не похоже на Гармиш. Голубое небо, под ним – горные вершины, а когда солнце садится, на небе все известные краски и еще много-много неизвестных. Здесь никогда не бывает темно и холодно. Даже ночью луна яркая, как лицо Господне. Мне здесь нравится, хоть я и отчаянно скучаю по тебе и папе.

Мы живем в гарнизоне. Называется – Форт-Блисс. Судя по названию, люди в нем счастливые, – надеюсь, что так. По крайней мере, дружелюбные – точно: помогают как могут. В городе нет ни мясной лавки, ни пекарни. Первые две недели я каждый вечер разогревала консервированные бобы, но не может же человек жить на одних бобах! Моя соседка, она из Минисоты, говорит, что женщины покупают мясо и другую еду в «Военторге». Завтра она возьмет меня с собой – куплю муку, масло и дрожжи. И напеку наконец булочек! Как подумаю о них, так в желудке урчит.

Вчера ходила в лавку хозтоваров, купила деревянные миски, ложки и противень, а то у нас ничего не было. Когда расплачивалась, продавец сказал: «Спасибо, миссис Радмори», и я на секундочку забыла, что это я. Миссис Радмори. Море радости. Такое пожелание. Оно звенит новизной, и я жду не дождусь, когда смогу так представиться.

Как там дома? От Гейзель, наверное, по-прежнему ни слова. Неделю назад мы с Элом были в магазине тканей, выбирали материал на занавески, и вдруг, честное слово, я слышу за тканями голос Гейзель. Бросилась туда, но, конечно, это была не она. Я так расстроилась, что вся затряслась, извинилась перед женщиной и выскочила вместе с Элом из магазина. Все еще надеюсь, что мы когда-нибудь встретимся.

Как папа? Я ужасно сожалею о том, как мы расстались. Молюсь, чтобы он понял и простил нас. Скучаю по нему и хочу, чтоб он увидел, как изменился мир и Германия. Человек не бывает хорошим или плохим от рождения, национальности или религии. Мы все одновременно – и господа, и слуги; и богатые, и бедные; и чистые, и испорченные. Я знаю, что это так, и он тоже знает. Мы любим вопреки себе. У нас ум с сердцем не в ладу. Эл хороший, и я люблю его, мама. Это дар, которым я дорожу.

Буду писать тебе как можно чаще. Надеюсь, ты ответишь, а если нет – я зла не держу. Я понимаю. Но ты же моя мамочка. Я тебя люблю, поэтому буду и дальше водить ручкой по бумаге.

Вечно твоя

Элси

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

27 февраля 1947 года

Милая Элси,

Прикладываю к письму нашу фотографию. Папа проявил старую пленку. Велел мне выбросить это фото – все еще сердится, – но я не смогла. Ты моя дочь, а я не хочу потерять обеих дочерей. Жизнь так коротка. Так что посылаю ее тебе.

Какое было счастье получить от тебя письмо из Техаса. В тот же день мы получили письмо от подруги Гейзель – Овидии. Она пишет, что дочь Гейзель забрали в мюнхенский приют. Назвали Лилиан. Мы с папой едем туда в субботу, уж не знаю, отдадут нам ее или нет. Что случилось с мальчиком и с Гейзель, по-прежнему неизвестно.

Милая, я понимаю, что из-за любви идут на такое, чего не объяснить и не оправдать. Поэтому я пишу и надеюсь, что ты когда-нибудь к нам вернешься. Часто думаю о Гейзель и о тебе, вспоминаю, как вы шептались и играли в переодевания у себя в комнате. Слишком быстро прошли те деньки. Только в раю мы вновь будем вместе. Уж там – наверняка. Сильно люблю тебя,

мама

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

8 марта 1947 года

Милая Элси,

Мы забрали Лилиан, дочь Гейзель, из приюта. Вылитая ты и Гейзель в детстве. Так странно – снова у нас в доме двое детишек. Лилиан меня очень радует. Даже папа повеселел. Она замечательный ребенок, здоровый, веселого нрава.

Мы решили не говорить Лилиан о ее отце, так как не смогли узнать, кто он. Хотя отец Юлиуса – Петер Абенд, в Программе Лебенсборн мальчик проходил под фамилией Гейзель. В общем, оба ребенка будут Шмидтами. Юлиус все помнит, но Лилиан, надеюсь, никогда не узнает. Сделанного не исправишь, вытаскивать правду на свет незачем. Тысячелетний рейх оказался фантазией, и твой отец все еще за нее цепляется. А я все поняла, и мне стыдно за прежнюю глупость. Но и папа согласен, что они – не дети Отечества. Они наши. Люблю тебя очень сильно,