Сальтеадор - Александр Дюма

Образовался большой круг, в центре которого остались король, дон Иньиго, дон Руис и донья Мерседес, опирающаяся на руку доньи Флор.

— Кто ищет правосудия? — спросил король.

— Я, государь, — отвечал дон Руис.

Король взглянул на него.

— А, опять ты? Вчера ты просил о помиловании, сегодня просишь о правосудии! Выходит, ты всегда о чем-нибудь просишь?

— Да, государь… И на этот раз я не отступлюсь, ваше высочество, до тех пор, пока вы не дадите мне согласия.

— Ты без труда его добьешься, если то, о чем ты просишь, справедливо, — отвечал король.

— Ваше высочество, сейчас вы сами рассудите, — произнес дон Руис.

Дон Иньиго сделал знак, приказывая толпе отступить, чтобы слова просителя услышал только король.

— Нет, нет, — произнес дон Руис, — пусть все слышат, что я скажу вам, пусть, когда я кончу, каждый подтвердит, что я сказал правду.

— Хорошо, слушайте все, — согласился король.

— Государь, — начал дон Руис, — правда ли, что вы запретили поединки в вашем государстве?

— Правда, и еще сегодня утром я повелел дону Иньиго наказывать дуэлянтов без промедления и жалости.

— Так вот, государь, только что здесь, на площади, под окнами моего дома, вели поединок два молодых человека и их окружали зрители.

— О! А я-то до сих пор думал, — заметил король, — что люди, непослушные королевским эдиктам, ищут какое-нибудь глухое место, надеясь, что уединенность поможет скрыть преступление.

— Так вот, государь, эти молодые люди для сведения счетов выбрали яркий солнечный день и самую оживленную площадь в Гранаде.

— Дон Иньиго, слышите? — сказал король, полуобернувшись.

— Боже мой! Боже мой! — прошептала Мерседес.

— Сеньора, — спросила донья Флор, — неужели он оговорит своего сына?

— Причина их размолвки меня не касается, — продолжал дон Руис, бросив на верховного судью взгляд, словно заверяя его, что во имя чести семьи он сохранит тайну, — я и знать о ней не хочу, известно только одно: перед дверями моего дома два кабальеро ожесточенно дрались на шпагах.

Дон Карлос нахмурился:

— Почему же вы не вышли? Почему не запретили этим молодым сумасбродам скрестить шпаги, ведь ваше имя и возраст должны были повлиять на них? Значит, вы виновны так же, как они, ибо тот, кто помогает дуэли или не противится ей, становится ее соучастником.

— Я вышел, государь, и велел молодым людям вложить шпаги в ножны. Один из них послушался.

— Вот и хорошо, покараем его не так строго. Ну а что же второй?

— Второй отказался мне повиноваться, государь, продолжал подстрекать к дуэли своего противника, оскорбил его, вынудил снова выхватить шпагу из ножен, и поединок возобновился.

— Дон Иньиго, слышите? Невзирая на увещевания, они продолжали драться.

Король обратился к старику.

— Как же вы поступили, дон Руис?

— Государь, сначала я уговаривал, потом стал угрожать, потом поднял палку.

— Ну, а дальше?

— Тот, кто уже раз отказался от дуэли, отказался снова…

— Ну, а другой?

— Другой, государь… другой дал мне пощечину.

— Как, молодой повеса дал пощечину старику, rico hombre дону Руису?

И глаза дона Карлоса вопрошали толпу, словно он выжидал, что кто-нибудь из зрителей изобличит дона Руиса во лжи.

Но все молчали, и в тишине только слышалось, как вздыхает донья Флор и плачет, удерживая рыдания, донья Мерседес.

— Продолжайте! — приказал король дону Руису.

— Государь, какое наказание полагается молодому человеку, давшему пощечину старику?

— Если он простолюдин — наказание кнутом на людной площади и место на королевских галерах в обществе алжирских турок и тунисских мавров; если же он дворянин — пожизненное заключение в тюрьме и публичное лишение всех званий и почестей.

— А что, если тот, кто дал пощечину, — сын, а тот, кто получил ее, — отец? — суровым тоном спросил дон Руис.

— Что ты говоришь, старик? Я плохо знаю испанский язык и, видно, не так понял тебя?

Дон Руис медленно повторил вопрос, каждое его слово вызывало тоскливый отзвук в сердцах двух женщин:

— А что, если тот, кто дал пощечину, — сын, а тот, кто ее получил, — отец?

По толпе пробежал ропот.

Король, отступив на шаг, недоверчиво взглянул на старика.

— Невероятно! — проговорил он.

— Государь! — произнес дон Руис, преклонив колено. — Я вас просил помиловать моего сына — убийцу и грабителя! Теперь, государь, я требую справедливого наказания сыну, поднявшему руку на отца.

— О дон Руис, дон Руис! — воскликнул дон Карлос, сбрасывая с себя на миг личину беспристрастности и холодного спокойствия, свойственную ему обычно. — Да знаете ли вы, что требуете смерти сыну?!

— Не знаю, государь, какому наказанию в Испании подвергается подобное преступление, ибо оно не имеет подобного примера в прошлом и вряд ли найдет подражателей; но вот что я говорю моему королю: поправ священные обычаи, стоящие на первом месте после законов Церкви, мой сын Фернандо осмелился ударить меня по лицу, я же не могу ответить на оскорбление, нанесенное мне, поэтому приношу вам жалобу на преступника. Если же вы откажете мне, государь, внемлите словам несчастного отца — я буду взывать к Всевышнему, жалуясь на дона Карлоса, — заявил дон Руис и, поднимаясь с колен, добавил: — Государь, вы слышали мои слова. Отныне это дело касается вас, а не меня…

И он пошел прочь; толпа молча расступалась перед ним, каждый пропускал его, сняв шляпу и склоняясь перед оскорбленным отцом.

Мерседес, увидев, что дон Руис проходит мимо, даже не взглянув на нее и не вымолвив ни слова, потеряла сознание и упала на руки доньи Флор.

Дон Карлос бросил на эту грустную сцену косой взгляд, свойственный ему, и сказал, обернувшись к дону Иньиго, столь бледному и встревоженному, будто обвиняли его самого:

— Дон Иньиго…

— Да, государь, — отозвался верховный судья.

— А кто эта женщина — не мать ли? (И он через плечо указал на Мерседес.)

— Да, государь, мать, — запинаясь, произнес дон Иньиго.

— Хорошо, — сказал дон Карлос и, помолчав, продолжал: — Вы мой верховный судья, и все это в вашем ведении. Располагайте всеми средствами, которыми вы владеете, и не смейте являться ко мне до тех пор, пока виновный не будет взят под стражу.

— Государь, — отвечал дон Иньиго, — уверяю вас, я сделаю все возможное.

— Действуйте без промедления, ибо это дело занимает меня гораздо больше, чем вы полагаете.

— Отчего же, государь? — спросил дон Иньиго, и голос его дрогнул.

— Да оттого, что поразмыслив надо всем, что сейчас стряслось, я так и не припомнил подобного случая в истории: никогда еще к королю не обращались с подобной жалобой.